2) Я бы собирал Совет министров каждые две недели для обсуждения вопросов в течение 2 недель являющихся и требующих общего обсуждения.
3) Проект устройства поземельного кредита для помещиков – ныне вырабатываемый в Министерстве финансов, я непременно велел передать на обсуждение тех членов Кахановской комиссии, которые приглашены из провинций.
Тяжелые впечатления и грустные размышления наводит Рыковский процесс[117] на душу. Сколько лет этому гиганту мошеннику все воздавали почести, сколько лет Рыковский скопинский банк пользовался привилегиями своего положения и покровительством нашего финансового правительства; оно ему дозволяло какими угодно рекламами заманивать к себе тысячи небогатых людей; оно проявляло к нему не только спокойное доверие, но как бы свое благорасположение; оно ни разу не подвергло строгой ревизии, когда можно было предвидеть крах и предупредить разорение тысячей людей. И вот свершается крах! По всей России раздается крик изумления и стон отчаяния… Все взоры устремляются на правительство с мыслию и с вопросом: неужели оно не поможет?
Нет, Министерство финансов отворачивается от ужасного зрелища и умывает себе всенародно руки, говоря: погибайте, это не мое дело!
Между тем оно могло и в последние минуты спасти банк, не [И. Г.] Рыкова ради, а тысячей жертв его ради, назначив временное заведыванье банком и снабдив его значительными капиталами для оборотов в виде ссуд. Это тем более печально, что то же Министерство финансов на глазах у всех не очень давно, когда крах Взаимного кредита в Петербурге был неминуем, через Государственный банк спасло Взаимный кредит и тысячи лиц от разорения денежными ссудами[118]. Но здесь был Петербург, интересы друзей [Е. И.] Ламанского и Кии, а там вся Россия, тысячи темного люда, и на них махнули рукою, и их предали.
А между тем тут является вопрос политической мудрости и нравственности: может ли правительство не считать себя нравственно ответственным перед многими обманутыми жертвами за Рыковскую катастрофу, раз что оно ничего не сделало для предотвращения краха, дозволяло Рыкову свои плутовские операции и молчанием своим ободряло и как бы поощряло верить в силу Скопинского банка.
Ведь все это происходило в монархическом самодержавном государстве, где нельзя ни одной строки, ни одного транспаранта напечатать без именно дозволения правительства! Не знаю, как смотрят на это финансисты теоретики, но прислушиваясь к говору людей, страдаешь за правительство, ибо его обвиняют, и чувствуешь, что эти обвинения наносят Самодержавию вред.
Чувствуешь и понимаешь тоже, что если бы правительство признало себя ответственным в деле Рыковского банка, то оно бы приобрело этим громадную нравственную