– Он был в хороших отношениях с Жосленом?
– Они друг друга уважали. Жослен гордился зятем. К тому же оба увлекались шахматами.
– Жослен действительно был болен?
– Это я предложил, чтобы он ушел на пенсию. Он всегда был тучным, я даже помню, было время, когда он весил сто десять килограммов. Но это не мешало ему работать по двенадцать-тринадцать часов в сутки, а сердце уже не справлялось с такой нагрузкой. Два года назад он перенес сердечный приступ, правда без угрозы для жизни, но все же это был, как говорится, первый звонок. Тогда я посоветовал ему взять заместителя, а самому только контролировать его действия, чтобы чем-то себя занять. К моему большому удивлению, он предпочел вообще отойти от дел, объяснив мне, что не умеет работать вполсилы.
– Он продал фабрику?
– Да, двум своим служащим. Поскольку у тех не набралось нужной суммы, он еще какое-то время, не знаю точно, как долго, принимал в этом участие.
– А как он проводил свой день последние два года?
– По утрам гулял в Люксембургском саду, я там часто его видел. Ходил он медленно, осторожно, как большинство сердечников, так как в результате стал думать, что болен серьезнее, чем на самом деле. Много читал. Вы видели, какая у него библиотека? У него ведь никогда не было времени на чтение, а тут, на старости лет, он открыл для себя литературу и увлеченно говорил о ней.
– А жена?
– Несмотря сначала на постоянную, а потом на приходящую прислугу, она много времени уделяла дому и кухне. Кроме того, почти ежедневно ездила на бульвар Брюн повидать внуков, старшего возила на машине в парк Монсури.
– Должно быть, вы удивились, узнав о происшедшем?
– Я до сих пор не могу в это поверить. Мне случалось быть свидетелем каких-то драм у моих пациентов, правда, к счастью, очень редко. Всякий раз этого можно было ожидать. Вы понимаете, что я имею в виду? В каждом отдельном случае, несмотря на внешнее благополучие, существовала какая-то трещина, нестабильность. На этот раз я просто теряюсь в догадках…
Мегрэ подал знак официанту наполнить рюмки.
– Меня беспокоит реакция мадам Жослен, – продолжал доктор своим обычным доверительным тоном. – Скорее, ее отсутствие, полная безучастность к происходящему. За всю ночь я не смог от нее добиться ни единой фразы. Она смотрела на дочь, на зятя, на меня и словно нас не видела. Ни разу не заплакала. Из ее спальни слышно, что происходит в гостиной, и не нужно иметь богатое воображение, чтобы догадаться, что там происходит, – услышать, как щелкают фотоаппараты, как выносят тело. Я полагал, что хоть тут она как-то отреагирует, попытается броситься в гостиную. Она была в полном сознании,