– Если честно, я такого не ожидала. А что Али? Он с тобой солидарен? В смысле, празднует Рамадан, и все такое?
– Да. Мы к этому вместе пришли.
– Твои родители, наверное, довольны.
– Не знаю. Трудно сказать.
Фатима закидывает сумку на плечо, мы идем по мосткам, напрягаем зрение, высматривая подгнившие доски. Солнце вот-вот скроется.
– Да, пожалуй, мои родители довольны, хотя мама всю жизнь делала вид, что принимает меня и без хиджаба. Сейчас, кажется, она втайне торжествует: надо же, дочка все же вернулась к корням. А свекр со свекровью… ты удивишься, но они не в восторге. Свекровь у меня женщина веселая, общительная; твердит мне: «Фатима, в этой стране люди не одобряют тех, кто носит хиджаб, ты сама себе шансы найти работу сокращаешь, в школе другие родители тебя радикалкой считают». Я говорю: «Что вы, мама, знаете, как у нас в больнице меня ценят? Женщина-врач на полной ставке, да еще и урду владеет. А что до родителей, так половина детей в школе из мусульманских семей». Представь: не верит!
– Как дела у Али?
– Отлично. Его постоянно на консилиумы приглашают. Работает без отдыха. Впрочем, как и мы все.
– Только не я. У меня отпуск по уходу за ребенком. Целыми днями дома зависаю.
В ответ на мою фразу, сдобренную легким смешком, Фатима тупит взгляд.
– А, ну да, к этому прилагаются бессонные ночи и трещины на сосках. Уж лучше в больнице, на полную смену… А где Фрейя? Хочу с ней познакомиться.
– Спит. Устала за поездку. Но скоро проснется.
Мы успели добраться до дверей. Фатима медлит и не поворачивает дверную ручку.
– Айса…
Достаточно одного этого слова, одной паузы после него, чтобы я поняла, о чем думает Фатима, о чем не решается спросить. Качаю головой:
– Понятия не имею. Спросила Кейт, а она говорит: пусть все соберутся, а то получится нечестно.
Фатима сникает, и все вдруг становится пустым и ненужным, и от вопросов о работе и здоровье губы сохнут, будто от пыли. Фатима нервничает не меньше меня, мы обе думаем только о сообщении Кейт, обе гоним мысль о том, что оно может означать. О том, что оно наверняка и означает.
– Готова?
Фатима выдыхает, почти не разжимая губ. Следует короткий кивок:
– Конечно. Как всегда. Проклятье. Похоже, началось.
Фатима открывает дверь, и прошлое накатывает на нее – точь-в-точь, как накатило на меня.
В тот самый первый день, на солтенском перроне, были только мы втроем – я, Тея и Кейт, да еще вдалеке маячила хрупкая темноволосая девочка лет одиннадцати-двенадцати. Несколько раз окинув перрон растерянным взглядом, девочка направилась в нашу сторону. По мере ее приближения я заметила, во-первых,