– Он любил своих сыновей?
– Не знаю. Вам покажется странным, что я так отвечаю. Принято считать, что родители любят своих детей. Это естественно. Но теперь я думаю, что чаще бывает наоборот. Ему, конечно, льстило, что Тео был вхож в тот избранный круг, где сам он и не мечтал быть принятым. Но с другой стороны, он понимал, что Тео – ничтожество и что именно его честолюбивые замыслы во многом способствовали нашему разорению. Ну а Шарлю муж никогда не мог простить его бесхарактерность, слабых и безвольных он терпеть не мог.
– Потому что, по сути, сам был таким? Вы это хотите сказать?
– Да. Особенно в тяжелые последние годы, когда на его глазах рушилось все его состояние. Может, он действительно меня любил? Он не был экспансивным, и я не припомню, звал ли он меня любимой. Он хотел уберечь меня к старости от нищеты и этот дом записал пожизненно на мое имя, а перед смертью еще обеспечил меня маленькой рентой. Вот, пожалуй, и все, что он мне оставил. Его дети получили только маленькие сувениры, как, впрочем, и моя дочь, которую он не отличал от своих сыновей.
– Он умер здесь?
– Нет. Он скончался в одиночестве, в номере отеля в Париже, куда отправился, надеясь договориться о новом деле. Теперь вы уже имеете представление о семье. Не знаю точно, чем занимается Тео, но у него всегда есть автомобиль, он хорошо одет и живет в аристократических кварталах. Что же касается Шарля, у него четверо детей и довольно неприятная жена. Он перепробовал несколько профессий, и все безуспешно. У него была навязчивая идея – основать газету. Но и в Руане, и в Гавре он потерпел неудачу. Тогда в Фекане он вошел в одно дело – по производству удобрений из рыбных отходов. Оно оказалось прибыльным, и он выставил свою кандидатуру на выборах, не знаю уж, от какой партии. По нелепой случайности его избрали, и вот уже два года он депутат.
Они не святые, ни тот ни другой, но и негодяями их назвать нельзя! У них нет ко мне слепой любви, однако ненавидеть им меня не за что. Да и смерть моя не принесет им выгоды. Безделушки, которые вы видите здесь, не дали бы многого на аукционе. А ведь они да еще подделки под мои прежние драгоценности – вот, собственно, и все, что у меня осталось. Что же касается местных жителей, они привыкли ко мне, старой женщине, и считают меня неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Почти все, кого я знала в юности, умерли, осталось лишь несколько старушек, таких как старшая сестра Серэ, которую я время от времени навещаю… То, что меня пытались отравить, кажется мне настолько нелепым и диким, что мне даже неловко видеть вас здесь. Право, я стыжусь, вспоминая, что ездила за вами в Париж. Признайтесь же, вы, должно быть, приняли меня за свихнувшуюся старушку?
– Нет.
– Почему? Как вы поняли, что дело серьезно?
– Роза мертва!
– Это верно.
Она посмотрела в окно на разбросанную мебель во дворе, на одеяло, висевшее на веревке.
– Садовник приходил к вам сегодня?
– Нет. Он был вчера.
– Что