Едва выйдя на улицу, тут же, на ярком июльском солнце, осторожно разворачиваю папиросную бумагу, в которую пленка аккуратно завернута. Смотрю… Сначала идет ряд темных коричневых прямоугольников – трудно что-либо различить. Недодержка. Догадываюсь: это шмель. Он не получился, увы. Вечер, мало света… Неужели?.. Есть! О, все в порядке! В переплетении росистых травинок – глянцевитая, ослепительно желтая чашечка лютика с каплями на лепестках, травинки словно усеяны голубоватыми шариками. Все так и было! И герань получилась, и печально повисший бутон гравилата, и соцветие раковой шейки с пчелой и маленькими жуками. И даже бабочка-голубянка, которую я щелкнул наскоро, боясь пропустить счастливый миг…
В тот вечер мир Карика и Вали впервые распахнулся передо мной на комнатной стене.
Первые снимки были не слишком качественны, но я понял: все мои фантазии – правда.
Лето я провел в постоянных волнениях. Странствия в дворовых джунглях на корточках и ползком, вызывающие нездоровый интерес соседей. Новые и новые путешествия в дебри поляны Измайловского парка. Незабываемая погоня за бабочкой-голубянкой, которая кокетливо улетала всякий раз, как только я к ней на достаточное расстояние приближался. Неожиданный подарок – павлиний глаз, залетевший во двор и спокойно позировавший мне на репейнике. Первые выезды дальше, на станцию Черная, под Москвой, и даже на озеро Селигер…
Голова кружилась от распахнувшихся горизонтов. Джунгли были ярки, многоцветны, разнообразны, густо населены, пленки катастрофически не хватало, не хватало рамок для слайдов, а главное – времени.
Отборы лучших дублей и просмотры занимали ту часть суток, которая оставалась от ползанья на четвереньках в траве, короткого сна и нескольких неизбежных часов работы (работал я тогда выездным фотографом – фотографировал на черно-белую пленку детей в детских садах). Из друзей больше всех доставалось, конечно, Вике. Почти все наши и так не очень-то частые встречи проходили следующим образом. После поспешных приветствий я быстро вешал на стенку экран (сделал его самостоятельно из льняного полотна и с помощью соседского пылесоса покрыл бариевой смесью, окрасив заодно и все ножки мебели в комнате плохо смываемыми белыми крапинками). Затем сдвигал в сторону стол, громоздил на него табуретку, шесть томов Малой советской энциклопедии и диапроектор «Свет». Выключал люстру, торшер и демонстрировал последние диапозитивы. Если мне казалось, что Вика, глядя на экран, выражает слишком мало эмоций, я не на шутку сердился и обвинял ее в равнодушии и слепоте.
Впрочем, Вике диапозитивы как будто нравились, а особенно те, которые напоминали ей знакомых людей. Так у нас постепенно создавалась галерея портретов: жук Сева, кузнечик Семен Петрович, бабочка Елизавета Степановна, гусеница София Лорен, златоглазка Уланова…
Я окончательно понял, что в моей жизни произошло нечто весьма «историческое». Мир изменился. Он стал ярким, огромным, интересным и светлым. Вернулась,