– А что, не надо было?
«Неужели можно умереть, поев во сне того, чем тебя кормит покойник?» – подумал Синго.
– Как же это было? Я вроде бы ее не ел. Но лапша была на вид вкусная.
Кажется, он действительно проснулся, так и не поев гречневой лапши.
Синго и сейчас помнит четырехугольный бамбуковый поднос с высокими бортами – черными снаружи и ярко-красными внутри, даже цвет лапши, которая лежала на нем, и то помнит.
Не знает только, видел ли эти цвета во сне или они появились в момент пробуждения. Во всяком случае, сейчас он отчетливее всего представляет себе эту гречневую лапшу. Все остальное поблекло.
На циновке – поднос с лапшой. И перед ним как будто стоял Синго. А Тацумия и его семья как будто сидели. И как будто Синго не хватило подушки для сидения. Было странно, что Синго стоит, но он как будто остался стоять. Вот и все, что он помнит.
Этот сон пробудил Синго, но и проснувшись, он отчетливо помнил его. Утром еще помнил. А к вечеру почти совсем забыл. В памяти всплывала лишь сцена с гречневой лапшой, а все, что было до и после нее, – стерлось.
Тацумия – так звали умершего несколько лет назад столяра, которому было за семьдесят. Синго любил этого мастера, работавшего в старой манере, и время от времени заказывал ему что-нибудь. Но Тацумия был ему не настолько близок, чтобы присниться через три года после смерти.
Лапша появилась во сне, наверно, потому, что мастерская соединялась со столовой, и, находясь в мастерской, Синго нередко разговаривал со стариком, когда тот сидел в столовой, но в саму столовую Синго ни разу не заходил. Поэтому ему все-таки было удивительно, откуда взялся этот сон с лапшой.
У Тацумия было шестеро детей, все дочери.
Сейчас, вечером, Синго никак не может вспомнить, была ли эта девушка одной из дочерей Тацумия. Но во сне он дотрагивался до девушки.
Он точно помнит, что дотрагивался. А вот кто была эта девушка, никак не может вспомнить. Даже не представляет себе, что бы помогло ему вспомнить.
Проснувшись, он, кажется, прекрасно знал, кто эта девушка. И даже сегодня утром, задремав и снова пробудившись, отчетливо представлял себе, кто она. А вот сейчас, вечером, никак не может вспомнить.
Это было продолжение сна о Тацумия, и поэтому он предположил, что девушка – одна из его дочерей, но уверенности не было. Начать с того, что Синго просто не мог вспомнить лица ни одной из дочерей Тацумия.
Это, безусловно, было продолжением того сна, но он не помнил ничего, кроме лапши. Сейчас он припоминает, что, когда проснулся, отчетливее всего ему виделась именно гречневая лапша. Но не была ли суть сновидения в том, что оно должно было рассыпаться от страха прикоснуться к девушке?
Нет, страх этот не был столь велик, чтобы он проснулся от него.
Никаких обстоятельств, с которыми все это было связано, он тоже не помнил. И облик девушки исчез, и вспомнить его не удавалось. Единственное, что осталось в памяти Синго, – ощущение чего-то мягкого. Он только коснулся ее рукой, и она никак не ответила на его прикосновение.