– Ах, Мишель, – вздохнул Арман, положив ногу на ногу и подняв стакан на уровень глаз, чтобы видеть Бребёфа через янтарную жидкость. – Лучше беспокойся за свою сторону улицы. Тут надолго хватит разгребать завалы. А я буду беспокоиться за свою.
Бребёф кивнул, откусил от подсохшего сэндвича и задумался. Наконец он спросил:
– Ты говорил кадетам про стих тридцать шестой главы десятой Евангелия от Матфея?
– Нет. Оставил для тебя.
Мишель попытался подняться, но не сумел. А Арман сумел. Он поднялся и встал над Бребёфом, крупный, надежный, почти угрожающий. Казалось, он и не пил сегодня.
Арман протянул руку и с силой, какой не ждал от него Бребёф в столь поздний час, поднял его на ноги:
– Тебе пора уходить. Ты должен делать свою работу.
– Но какую работу? Почему я здесь? – спросил Мишель, заглядывая мутными глазами в знакомые глаза Армана. – Мне нужно знать.
– Ты уже знаешь.
Мишель Бребёф шел по коридору, скользя костлявой рукой по стене, чтобы не сбиться с курса, и размышлял о том, что, вероятно, есть немало причин, почему Арман прилетел к нему в Гаспе и вызвал сюда. С утеса Персе. Из небытия.
Из них двоих Арман всегда был умнее. А для работы в академии требовался ум.
С того первого визита Бребёф знал, что он будет не только преподавателем. Он будет наглядным свидетельством, ходячим предостережением для кадетов. «Вот что случится с вами, если вы поддадитесь искушению. Если будете слушать падших ангелов вашей профессии».
Но после сегодняшнего вечера он начал подозревать, что этим дело не ограничится. Что от него ждут большего. Что у Армана на уме есть кое-что другое.
Если Арман не скажет, для чего он пригласил его в академию, то Мишель не скажет ему, почему принял приглашение.
У него оставался еще один вопрос, такой же неотступный.
Какова на самом деле цель Армана?
Гамаш закрыл дверь и, привалившись к ней, поднял руку к голове. Это все, что он мог сделать, чтобы не упасть на пол. Он давно уже не пил так много. И давно не погружался в столь давние воспоминания.
Оттолкнувшись от двери, он выключил свет и потихоньку двинулся в спальню, размышляя по пути, какое похмелье завтра утром будет тяжелее: алкогольное или эмоциональное.
В течение следующих недель академия уверенно вошла в рабочий ритм занятий, игры в хоккей и приема пищи. Суровых упражнений и волонтерских работ в округе.
Разум, тело и дух – вот что слышали кадеты. Снова и снова.
Это была организованная жизнь, и свободного времени хватало только на то, чтобы возмутить спокойствие возмутителей спокойствия.
Спустя какое-то время кадеты, как новенькие, так и старички, примерно поняли, чего им ожидать.
Первокурсники адаптировались быстрее старичков, которые никак не могли приспособиться к новым правилам, более жестким и одновременно более либеральным, чем при прежнем начальстве.
Новый коммандер ясно дал понять, что строгих наказаний не будет, но будут последствия. Снова и снова кадетам внушали,