И встали люди, кудлатые, побитые, ошалевшие, в глазах боль, страх, тоска.
– Как же ты смог показать нам бесовское игрище? – закричала впервые в жизни на мужа Меланья.
– Не показал, а само показалось. Откель оно пришло – не знаю.
– Бога проклял! Отрекся от бога. Господи, прости ему согрешения вольные и невольные.
– Мне однова, простит аль нет, у нас нужда, а он с чертом пляску затеял.
Люди, осеняя себя крестом, расходились по своим покосам. Остались погорельцы, кто не убежал в деревню. Присели на кочки, головы опустили.
– Вот оно, явление Христа народу! Все видели?
– Тогда не судите меня за отречение. Доходил я душой давно, что бог и дьявол – едины, счас глазами узрел. Все, отрекаюсь от бога, совсем отрекаюсь, – неуверенно говорил Феодосий.
– Не спеши, Феодосий, отрекаться, может быть, дьявол в лик божий превратился, чтобыть нас сомустить, – проговорил Иван, сморкаясь кровью.
– Я тожись отрекаюсь от бога! – с плачем бросил Митяй. – Марфа бьет, жрать нече, жисть дохлая. Отрекаюсь!
– Я те отрекусь, на одну ногу встану, за другую дерну и сделаю из тебя двух Митяев, – прохрипела Марфа, прикрыла толстые колени изодранным в драке сарафаном.
– Уходить надо. Это уж точно, жисти здесь не будет.
– Отрекаюсь! – хныкал Митяй, поправляя очки.
На колокольне загудел набат.
– Неужли где еще горит? – завертел головой Феодосий. – Ну беда.
– Это Ефим полошит народ. Дурак старый! Пошли в деревню, – поднялся Иван. – А ить славно подрались. Мне так звезданул Горшков, что досе скула ноет.
– В Сибирь уходить надо, – тянул свое Феодосий.
– Нет, на месте и камень обрастает.
– Нашей нуждой.
– Бабы тожить ладно дрались, хоть чуток вшу из голов повыскребли. Пошли быстрее, может, и не Ефим полошит… А вы, бабы, приберите грабли, что не сгорело, несите домой, – наказал бабам Иван.
Ефим влетел в церковь грязный от сажи, в крови, в поту и тут же запнулся за дьяка, который валялся в блевотине. Бросился в клетушку звонаря, тот тоже лыка не вяжет. К попу, но его шугнула поленом попадья. Влетел на колокольню и начал бить в колокола. Очнулся дьяк, полез на колокольню. Ефим заорал:
– Силов бога проклял, отрекся от бога! Анафеме предать надобно.
– Неможно, на то надо разрешение епископа аль еще кого. Проклял бога? Эка невидаль, я давно его проклял и отрекся. Все мы от него отреклись, а батюшка еще раньше меня. Нет бога. Все то дым, туман, – пьяно говорил дьяк – Зелье – это бог, дажить лучше, тьма, но не вечная. Бог – тьма вечная.
Ефим влепил дьяку затрещину, закричал:
– Ты что глаголешь? С ума спятил от зелья? В губернию пожалуюсь! Цыц, дьявол!
– Погодь, погодь… Гришь, отрекся от бога! Анафема! Гони звонаря сюда, я пороблю.