– Нет уж, уволь, матушка, – решительно возразил тот, – меня твои верховники и в грош не ставят, насмешничают. Поеду к себе. Там меня земляки с вечера дожидаются, нужен им зачем-то.
– Твое дело, Алешенька, – капризно скривила губы императрица, – прощай покудова, вечером свидимся?
– Пренепременно, матушка, – поднес ее ручку к губам Алексей Григорьевич.
– Значит до вечера, дружок? – легонько потрепала его по щекам государыня.
– К вечеру у тебя буду, жди.
– А коль не утерплю, то сама к тебе заявлюсь. Не прогонишь? – игриво спросила она и, резко повернувшись, пошла по заснеженной аллее, гордо неся свою статную фигуру.
Разумовский долго смотрел ей вслед, незаметно для самого себя улыбаясь и чувствуя, как горячая волна пробежала внутри, делая его самым счастливым человеком на свете. Потом зачерпнул голой ладонью горсть пушистого снега и приложил ее к разгоряченной голове, отер лоб, щеки и широко перекрестился, привычно ища глазами высокий шпиль Петропавловской крепости с золоченым крестом наверху.
Глава 8
А императрица через короткий срок уже поспешно входила в свои покои, веселая и возбужденная, кивая на ходу застывшим при ее появлении статс-дамам, офицерам гвардии, берущим «на караул», и без задержки впорхнула в приемную перед своим кабинетом, где ее уже поджидали прохаживающиеся взад-вперед сановники.
– Заждались, поди? – игриво спросила и провела мокрой от снега перчаткой по бледной щеке вице-канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, что с видимым усилием поднимался с низкого кресла. – Да уж сиди, – махнула ему ручкой, – не усердствуй.
– Как можно, матушка, – проговорил тот довольно бодрым голосом, – и со смертного одра при вашем появлении встану. – И добавил уже ей вслед. – Рады, что вы в добром здравии.
– И я рада, – ответила она, уже входя в дверь кабинета, скинула на руки камер-лакею мокрую от растаявшего снега шубу, прошла к зеркалу у дальней стены и быстро провела по взлохматившимся льняным волосам, кивнула секретарю – «зови» и повернулась лицом к входящим по одному сановникам.
Первым, осторожно ступая на пораженные подагрой негнущиеся ноги, вошел граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Ему было далеко за пятьдесят, и, судя по всему, многочисленные болезни давно подтачивали его здоровье, но при всем том честолюбивая натура не позволяла графу удалиться от дел на покой в какое-нибудь дальнее имение. Гнев императрицы, приказавшей сослать за длинный язык в Сибирь жену его родного брата, коснулся и канцлера, но лишь слегка опалил, не сжег дотла, как то могло случиться с иным. Бестужев стойко выдержал удар судьбы и, словно ничего не случилось, продолжал появляться в приемной императрицы в обусловленный час с точностью небесного светила. Более всего он гордился тем, что за всю жизнь ни разу никуда не опоздал, умел с честью выходить из любого,