Счастье в огне. Мария Захарова

потом, когда в доме появится новое, непонятное существо, и она совершенно не понимает, кому и зачем это нужно… Ведь все было так спокойно, они всегда ладили с родителями, особенно с мамой, они любили друг друга, и всем им было хорошо. А теперь, что будет теперь? И, оказывается, это всего-навсего переходный возраст, причем ее. Значит она еще и во всем виновата». Варя заметалась по комнате – ее душили слезы, а потом с громким всхлипом плашмя рухнула на кровать. В коридоре послышались мягкие, но такие теперь грузные шаги матери. Ольга Евгеньевна вошла в комнату и тихо присела на кровать возле рыдающей дочери. Она ничего не говорила, только гладила Варю по голове, совсем как в детстве, когда маленькая Варенька никак не желала засыпать. Ощущение тепла и уюта стало окутывать Варвару. Она уловила слабый запах парного молока и чего-то еще, до боли родного – так пахла мама. Железный обруч, сковывавший ее душу стал распадаться. Прошло еще несколько минут, и Варя подняла голову, заглянула в мамины глаза и увидела все ту же любовь, которая плескалась там всегда, сколько Варя себя помнила. Она еще раз всхлипнула и уткнулась в тугой круглый живот матери, а та прижала ее к себе, продолжая гладить по волосам. И в этот момент Варя щекой почувствовала какое-то движение, потом еще. Она недоуменно глянула на мать, а та тихо, почти шепотом сказала: «Это маленький с тобой здоровается. Он тоже любит тебя, как и все мы». Мама еще долго в ту ночь сидела около нее, и они говорили, говорили: о Вариных страхах и маминых надеждах, и много еще о чем.

      А потом была та страшная январская ночь. Снег пошел еще с обеда. Он падал и падал огромными белыми хлопьями, похожими на комки ваты. И также как вата глушил все звуки. К вечеру стал подниматься ветер, очень быстро превратившийся в настоящий буран. Но дома, возле топившейся печки было тепло и уютно. Варя сражалась с неправильными глаголами, заданными вредной «немкой». Отец что-то писал в историях болезни, принесенных домой, и изредка с довольной улыбкой поглядывал на своих «девчонок». И только Ольга Евгеньевна была в этот вечер как-то особенно тиха и задумчива. Около десяти Варя, наконец, закончила с последним упражнением и, сладко потянувшись, отправилась в свою комнату.

      Разбудили ее крики и громкие шаги, раздающиеся из коридора. За окном бушевала метель, а в доме явно что-то происходило. Варя накинула платок, сунула ноги в тапочки и выскочила в коридор. Увиденная картина заставила ее испуганно замереть. Бледная до синевы мать, закутанная в шубу и теплый платок, одной рукой опиралась на стену, другой судорожно цеплялась за рукав мужниного пальто. Отец, выглядевший едва ли не хуже ее, почти нес ее к двери: «Оля, Оля, потерпи. Машина уже здесь. Мы уже едем. Ну же, ну потерпи». Ольга Евгеньевна попыталась улыбнуться, но лицо ее свела судорога. Было понятно, что ей очень больно, но не понятно отчего. Вокруг родителей с чемоданчиком в руках суетился Алексей – папин водитель, вернее, не папин, а больничный. Варя хорошо его знала. Отец был хирургом и вот уже три года занимал пост главного врача 1 городской больницы. Мама служила там же процедурной сестрой.