в сухую тварь без слова, и моргают птичьи слайды света…
О, бычья радость изнутри, из ноября строгая лодку
меня везёт, а снег гудит, что телеграф – верно это:
я выхожу в простуды двор и горлом становлюсь бутыли,
в которой тварью зарождён, чтоб стало всадников четыре,
и ты моё лице сотрёшь в своём лице, и жажду выльешь
во флягу снега, что суха, которой выживешь и выйдешь.
«Нет никаких обид – всё сочтено…»
Нет никаких обид – всё сочтено
В полете жужелиц холодных и – прекрасно,
Что не спешишь, не говоришь, ино-
Язычно промолчав, что неопасно
Стать ангелом подводным, через свет
В полёт шагнуть и падая к коленям
Твоим присесть, и слышать то,
Как смотрят на тебя её олени.
«Так вот, пойми, что нас с тобою нет…»
Так вот, пойми, что нас с тобою нет,
а свет, который этой амальгамы
минует зеркало и зрение – не свет,
а маятник внутри иглы и ткани.
И мы, взойдя, как птаха из зерна,
лес прошиваем лапой – водянистый,
как трепетная жаба, что жирна
или в язык отмерена сгуститься.
Сани
Город предстанет невидимым. День ото дня
не ототрешь, но возможно припомнишь меня:
даже не контуры – шорох травы к сапогам
дымом приклеен, как выдох [к] холодным саням
тем, что пейзажи вокруг режут словно бы хлеб.
нет никого, ничего – кто щебечет в просвет,
в окно человека, когда вокруг падает лев,
сани скрипят и въезжают в натопленный хлев?
«Я пережил здесь смерть…»
Я пережил здесь смерть
свою, как эта дева,
лежащая в садах,
касающихся чрева
всех насекомых божьих,
живущих у огня…
О, родина, как смерть,
не покидай меня!
«Окажется воздух кессонным…»
Окажется воздух кессонным,
прошитым, как жабры стрижей,
сшивающих нашу природу
с разрывом, мерцающим в ней.
И, слушая наших качелей иголку,
на входе в золу, надеюсь,
что голос негромкий
свой вынесу, коль не спасу.
«Осень, состоящая из пауз…»
Осень, состоящая из пауз,
множится, как дочери мои,
до сугробов и не задержаться,
ожидая жирной хвойной мглы.
И двоенье осени признавши,
наблюдая то, как снюсь я ей —
вижу время года забирает
пораженье у своих детей.
«Дочитать бы драму насекомой…»
Дочитать бы драму насекомой
этой своры, что – став колесом —
катится под