Слушая рассказы двух подруг, я думала о том, что многим эмигрантам на чужбине пришлось пережить разочарования, предательства, забвение. Дёмину повезло, что рядом с ним в эти трудные годы находился преданный человек.
Наша встреча закончилась почти в полночь. Неожиданно женщины стали собираться. Шарлотта взяла сумку-повозку на колесиках, накинула шаль, одела потрепанный плащ, и обе дамы отправились в соседнее кафе пить молодое («новое») вино божоле. Меня звали с собой, но я устала и откланялась.
Шарлотта так и живет – ходит ночью в кафе, достает из своей тележки книги, читает, а потом возвращается домой и ложится спать в два, а то и в четыре часа утра и встает уже перед обедом. Мне показалось, что Дёмину должна была нравиться такая парижская жизнь. Он сам ее выбрал.
Как я мёрз,
Ах, как мёрз, бывало:
Спал в снегу
И плутал в пургу.
Песни пел я,
И застывала Кровь
На коже обмёрзлых губ…
Что ж, но если,
Пройдя по свету,
Мне бы столько не испытать —
Никогда б
Мне не спеть об этом,
И поэтом бы мне не стать!
30 октября 1955 года[52]
Первая версия данной статьи была опубликована О. Трифоновой-Тангян в журнале «Чайка» в феврале 2018 г.
Часть первая
Сучья война
Глава 1
Перед судом
По вечерам, перед отбоем, тюрьма затихает, затаивается; в недрах ее начинается особая, скрытная жизнь. В этот час вступает в действие «тюремный телеграф». Каждый вечер, пронзая каменную толщу стен, звучит еле слышный дробный стук; несутся призывы, проклятия, просьбы, слова отчаяния и ритмы тревоги.
Я сидел на нарах под окошком, смотрел в зарешеченное небо. Там, в синеве, дотлевал прозрачный июльский закат. Кто-то тронул меня сзади за плечо, сказал шепотком:
– Эй, Чума, тебя вызывают.
– Кто?
– Цыган. Из семьдесят второй.
Цыган был одним из моих «партнеров по делу», одним из тех, с кем я погорел и был задержан на Конотопском перегоне. Мы частенько с ним так общались – перестукивались, делились новостями. На этот раз сообщение его было кратким.
«Завтра начинается сессия трибунала, – передавал Цыган. – Есть слух, что наше дело уже в суде. Так что жди – по утрянке вызовут!»
Он умолк ненадолго. Отстучал строчку из старинной бродяжьей песни «Вот умру я, умру я…» и затем:
«Вышел какой-то новый указ, может, слыхал? Срока, говорят, будут теперь кошмарные… Не дай-то бог!»
Указ? Я пожал в сомнении плечами. Нет, о нем пока разговора не было. Скорей всего, это очередная «параша», обычная паническая новость, которыми изобилует здешняя жизнь… Я усомнился