Поразительно, сколько всего падает за мебель, стоит отвернуться. Я бы в жизни не заметила, если бы не лежала тут, но сейчас я лежу и не могу отвести глаз. Все-таки не умеют наводить чистоту здешние уборщицы. Заткнут уши наушниками и пшикают везде аэрозолями. Некоторые даже телевизор включают и под него работают, не спрашивая разрешения. Я наблюдаю из угла и указываю места, которые они пропустили, а уборщицы косятся и пылесосят вокруг моих ног.
«Пусть убирают, – увещевает меня Элси. – Наслаждайся ролью состоятельной неработающей дамы, Флоренс!»
Но это не в моем характере – не работать. Элси любит отдохнуть, а я всегда была непоседой. Вот почему мы так хорошо ладим.
Иногда одну и ту же уборщицу видишь дважды. Вот в четверг приходит девушка. Или во вторник. Точно знаю – не то в четверг, не то во вторник. Темноволосая и голубоглазая. Одной рукой держит трубу пылесоса, а другой прижимает к уху телефон и вечно в него смеется. Приятный смех. К такому хочется присоединиться, только вот я не понимаю ни слова из того, что она говорит. Мне кажется, она немка. Когда я ходила в магазин рядом с главным входом, у них была там коробка с песочным печеньем. Снизу написано: «Сделано в Германии». Я купила печенье, решив, что оно напомнит девушке о доме. Можно выпить с ней чая, подумала я, растопить лед, познакомиться. Я предложила ей чай, но немка увлеченно разговаривала по телефону и оглушительно хлопнула дверью, не дав мне закончить фразу. Наверное, спешила. В этом-то и беда: здесь все спешат. Но можно попробовать выпить чаю в другой раз, когда я оправлюсь после этого падения. Печенью ничего не сделается, оно так и лежит в непочатой коробке.
Может, эта немка меня и найдет – и сразу забудет о телефоне. Он выпадет на пол, но она и не взглянет на него, а опустится на колени на ковер и наклонится надо мной, волосы закроют лицо, и ей придется заправлять их за уши. Ее руки будут теплыми и добрыми, а пальцы слегка сожмут мои.
«Что с вами, Флоренс? Что вы с собой учудили?»
«Не волнуйся, я поправлюсь, – скажу я. – Не переживай из-за меня».
Мы дождемся «Скорой». Немка станет расспрашивать, как это я упала, а я буду мямлить и прятать глаза. Я пока не знаю, что сказать. Помню, как диктор новостей улыбнулась мне и зашелестела своими листками, помню тишину после того, как я выключила телевизор. Когда живешь одна, тишина становится особенной: она обступает и ждет, пока ты ее заметишь. Я пытаюсь замаскировать ее разными звуками, но рано или поздно она всегда возвращается. Или просто тишину слышишь другими ушами? Кажется, я слышу шум. Или голос? Непонятно, почему я вообще упала. Единственное, что помню, – как открыла глаза уже на полу, где мне быть не полагается.
Войдут санитары «Скорой помощи», и горничная встретит их с облегчением, беспокойство исчезнет из ее глаз, потому что при виде белых халатов всегда оживает надежда – все будет хорошо. Разумеется, так выходит не всегда – я-то знаю получше многих других. Один из санитаров отодвинет мебель, второй наденет мне на лицо маленькую кислородную маску. Резинки будут соскакивать с ушей, и медики засуетятся. Меня пристегнут к каталке, накроют синим одеялом, и немка в сотый раз спросит:
«Как