Через минуту в комнату вошла сестра Валентина, свет не зажигала и, не глядя в мою сторону, сказала бесцветно:
– Проснулся?
– Кто опять приходил? – просипел я. А по-другому я теперь говорить не умею.
– Ошиблись адресом.
– Не лги, Валя.
– Каша и бульон на столе. И у тебя утром электрофорез, не забыл, что ли?
– Юницы приходили? Одна или сколько?
– Где ты только, Савка, таковских слов-то нахватался!
– Хватит меня мучить, я раньше был не в себе, теперь угомонился и опомнился, – выстрадал я длинномерную и пучеглазую свою тираду.
– И на работу человеческую устроишься?
– Устроюсь, конечно, – прохрипел я.
– И дурь свою бросишь?
– Уже бросил.
– Иди завтракай, – сжалилась женщина. – А мне на работу скоро.
И вышла из комнаты.
А чего вообще приходила?
Пожилые бабы ходят попусту – это их неотъемлемое свойство.
Она меня на восемь лет старше. Но своих годов я не исчисляю – велика нужда ковыряться в мерзости! Да!
Проклятая эта старость! Подлая эта испещрённость и вкушаемые блага! Гнусные эти мегатонны сетований!
Палитра артикуляций моих ныне не широка. Самая излюбленная из них – молчание.
И ещё: я теперь взираю на мир с изрядной такой задымлённостью. Осведомлённому в моих обстоятельствах причина, полагаю, будет понятна.
Вышел в зал: Валентина ходила из угла в угол, без особенной нужды – так она завсегда собирается на свою автостанцию.
– На электрофорез не пойду больше, – прошептал я решительно. И бездыханно.
– Это ещё почему?
– Не пойду – и всё!
– Хочешь говорить нормально – ходить на электрофорез надо!
– Нормально говорить уже никогда не стану.
– А докторша сказала: есть надежда.
Я лишь плечами пожал. Мол, докторша – дура, ей никто гортань не простреливал, а ежели бы прострелили, вот тогда я посмотрел бы на неё с её электрофорезом и прочими высоковольтными прогреваниями.
– Иль там встретил кого-то? – догадалась сестра.
– Может, и встретил.
– Кого? – застыла Валентина столпом.
– Как она выглядела? – шёпотом парировал я.
– Кто?
– Та, которая адресом ошиблась.
– Нормально выглядела. Я не разглядывала.
– С ребёнком была?
– Тебе-то что до того!
– С ребёнком? – мучительно повторил я.
– Ну, с ребёнком.
– Олечка, – прикрыл глаза я.
Так я и полагал, что эти хитрованы её вперёд выпустят. Коварные бестии! Пронырливые индивидуумы! Лисьи отродья!
– Олечка, Колечка, Толечка!.. – отмахнулась та. – Савва, кого в поликлинике встретил?
– Мать Гульки Гареевой.
– Правильно, – ахнула Валентина. – В физиотерапии ж Гареева работает. Я и не сопоставила. И что она?
– Ты на смену опоздаешь.
– Скажи, что она сказала, и я пойду! – сызнова засобиралась Валентина.
– Говорить тяжело, – возразил, – я на бумажке напишу. Дай мне лист.
– Ладно, – сказала сестра. – Чтоб, когда вернусь, всё было написано. Подробно: что сказала? как сказала? что ты ответил? Я прочту и подумаем, что будем делать.
Через минуту Валентина ушла, я закрыл за ней дверь на засов. Потом вернулся и, пия тёплый куриный бульон, насыщая своё затрапезное нутро, стал писать отчёт для сестры. А чем было ещё заниматься! Не на электрофорез же идти! Дураки на электрофорез ходят!..
2
«Валентина, ты не переживай, ничего особенного не злоключилось, – писал я. Писать мне было нетрудно, писать я привык. – Передо мной была очередь – шесть человек, я сидел себе, никого не трогал. И тут медсестра – башкирка лет сорока – стала собирать у нас карточки. Я её никак с Гулькой не сопоставил. А она очень внимательно посмотрела на меня и даже как будто немного вздрогнула. Когда я зашёл в кабинет, башкирка сказала врачихе: «Вы, Вера Филипповна, сходите чай попейте, вы не пили, а я здесь сама справлюсь». Та и ушла чай пить. Мне башкирка тогда говорит: «Расстегните две пуговицы!» А сама покраснела и говорит: «Вы знаете, кто я?» «Не знаю». «Гулечкина мама…» «Вот как!..» – немного растерялся я. А она продолжила: «Я, когда узнала, что с вами произошло, молила Аллаха, чтоб сохранил вам жизнь. Потому что хотела, чтоб мы когда-нибудь встретились, и я могла бы плюнуть вам в лицо. И больше мне ничего не надо было. Но потом я узнала, что вы сделали для Гулечки, как много вы для неё значили… она сестричке