Сразу после школы мальчишкой я пришел работать в отдел технической эстетики одного проектного института, где и познакомился с незаурядным человеком Борисом Петровичем Сафроновым. К тому времени я закончил художественную спецшколу, но это был первый художник, занимавшийся живописью, с которым меня близко свела жизнь, как оказалось, на долгие годы. Он жил в соседнем доме, в небольшой двухкомнатной квартирке, с женой и сыном, и я стал часто бывать там. Сам Б.П. обитал в восьмиметровой комнатушке, сплошь напиханной книгами, журналами и всякой всячиной – микроскопами, керамикой, морскими раковинами, различными химикалиями в баночках, был даже человеческий череп – как в келье алхимика. На кухне, на старом диване мы нередко засиживались допоздна, о чем-то спорили, читали самиздат или гуляли по Москве, показывая друг другу заветные места. Б.П. тогда сильно выпивал, и мы часто ходили от пивной до пивной, где тот чего-нибудь принимал, а я молодой, несведущий, слушал рассказы бородатого художника, прожившего больше меня, видевшего и знавшего больше меня. Иногда мы вместе пили портвейн на берегу Москвы-реки, там он почему-то имел особый вкус. Б.П., как тогда было принято в московском андеграунде, «баловался сюрчиком», но, бросив пить, от него отошел и стал писать натуралистические натюрморты в духе «бытовой» метафизики, вероятно, близкой ему. Тогда же он показал мне толстый альбом сюрреалистов, большую в те времена редкость в Москве. Я впервые увидел «Горящего жирафа» Сальватора Дали (там на переднем плане две женские монстроподобные фигуры, у одной из которых тело в выдвижных ящичках, а на горизонте – объятый пламенем жираф). Удар был такой силы, что, помнится, я не спал всю ночь, находясь под впечатлением от увиденного. Для меня открылось какое-то новое таинственное пространство, пугающее и манящее. Я никогда серьезно не увлекался сюрреализмом, хотя ценю Макса Эрнста за эзотерический контекст и «непопсовость», но всегда в своих работах пытаюсь передать ощущение «другого пространства», когда-то поразившего меня в «Горящем жирафе».
А Борис Петрович, сейчас бессменный председатель творческого объединения «Колесо», прошел, кажется, все «измы» в живописи, придя, наконец, к «сафронизму», то есть к самому себе. Живет в «хрущевке», в однокомнатной квартире, заваленной книгами, подрамниками и просто каким-то хламом так, что только одна седая борода виднеется, и как он ухитряется еще и картины писать и где-то их хранить в этом полном завале, уму не постижимо. А в 2004 году к своему семидесятилетию сделал неплохую персональную выставку, порадовав всех хорошей живописью.
1969 год. Я с друзьями в гостях у известного художника-нонконформиста Василия Ситникова. Посреди небольшой однокомнатной квартиры стоит здоровенная деревенская наковальня (говорят, когда ее поднимали на лифте, он сломался). На стенах большие, очень древние иконы, потрясающей красоты и, наверное, неимоверной цены, на полках старинные рукописные книги, под потолком – байдарки. Сам Ситников бородатый, в сапогах и брюках-галифе,