– Понимаешь, это дежурная, столичная, так сказать, шутка в общении с прессой. Думал, ты знаешь. – Показал рукой на кухню. – Так, проходи, сейчас немного согреемся, поболтаем, а потом уже делами займемся.
Из монументального холодильника он достал салями, лимончик, поинтересовался:
– Голоден? Есть обалденные свиные отбивные, буквально вчера в магазине выбросили.
Я помотал головой, и Аркадий Натанович снял с полки пару хрустальных «пузанов». Разлив по фужерам, мы чокнулись и пригубили янтарный напиток.
– Ну, а теперь рассказывай, чему обязан радости видеть тебя.
Немного помявшись, решил ответить честно:
– Хотелось бы опять интервью взять, поговорить о ваших новинках, творческих планах, но раз не сильно сейчас отвлекаю, то для начала… не для печати, разумеется, вопрос, который занимает меня лично. Вам не кажется, что грядут большие перемены? Что-то происходит последнее время странное, а вот понять, что именно, не могу. Что-то буквально витает в воздухе…
Стругацкий словно враз постарел и сгорбился.
– Почему ты решил поговорить об этом именно со мной?
Опешив, я растерянно промямлил:
– Ну как же… ваши книги… еще в «Хищных вещах» помню… и сейчас, в «Жуке»… почти везде ведь… мне казалось, вы эксперт в подобном…
Смутившись окончательно, замолчал. А Стругацкий, грустно ухмыльнувшись, вновь плеснул нам коньяка и вдруг прошептал:
– Поверь, о том, как и почему начинаются настоящие перемены, почти никто и никогда не догадывается. А корни их уходят ох как глубоко…
Куйбышев, 1937 год
В кабинет первого секретаря обкома Постышева заглянул охранник и доложил:
– Павел Петрович, прибыл маршал Тухачевский.
– Одну минуту, – ответил тот нарочито громко, – сейчас я закончу и приму Михаила Николаевича.
Дверь закрылась. Постышев молча стоял у окна, с неизменной папиросой в зубах в облаке табачного дыма. Сухощавый и подтянутый, как всегда, но серый цвет лица уже выдавал безмерную усталость от всех тех лихих партийных лет, что остались за плечами. Слушал, как громко, словно отбивая набат, стучат огромные напольные часы. На миг почудилось, что время застывает, заканчивается и все вокруг превратилось в блеклую фотографию. Отгоняя наваждение, чуть дернул чубастой головой, глубоко затянулся. Закашлял в усы – махорка едкая, с Гражданской привык к ней, нынешний табак не переносил, баловство сплошное. Затем проперхал вслух:
– Ну вот и все. Спектакль начинается.
В приемной у стены на стуле сидел Тухачевский, покачивая ногой в такт какой-то своей, внутренней музыке. Его большие, навыкате глаза смотрели вверх, рука подпирала волевой подбородок.
Маршал удивлялся, с чем связана задержка, но не с охраной же об этом говорить. В конце концов, он тут человек новый, второй день только. Надо разобраться для начала в оперативной обстановке. Да и вряд ли надолго придется остаться. Сталин лично пообещал, что скоро вернет его