Нашего надменного Козловицера, который «там был хозяин, это ясно», я видела только в кабинете, сияющем, как чертова лаборатория, блистательного, в окружении толпы студентов клиники.
Обязательно во втором ряду этих молодых эскулапов стоял черный как смоль красавец из Уганды или Ганы, улыбающийся во весь свой ярко-безупречный рот, в укор нам, кривозубым.
Козловицер был мастер от Бога.
Уверенными, прохладными и профессиональными пальцами, отвратительными, как руки брадобрея, он распяливал мой рот и приглашал студентов поглядеть – насколько мои кривые резцы и клыки подтверждают то, что сказано в каких-то их учебниках.
– Смотрите, вот третий класс дуги по Энгельсу! – баритонально гудел он, а студенты из Москвы и Ганы подобострастно-радостно кивали.
Потом мне, спеленутой в фартучек, давали в потные от волнения руки фасолевидную ванночку для слюней, а в рот засовывали, проводя пальцами по деснам, полуциркульную лопаточку с каким-то липким говном. Называлось – снятие слепка. Результаты таких же «снятий», чьи-то ужасные белые челюсти на подставках-брикетиках, стояли вокруг в стеклянных шкафчиках, в гипсовом варианте, прихваченные аптечной резинкой и неразборчиво надписанные ручкой. Бедные Йорики стараний состоятельного Козловицера.
Минут десять надо было терпеть, истекая слюной и слезами, глубоко дыша и удерживая рвотные позывы, пока эту дрянь не вынимали изо рта с сочувственным: «Сплюнь и прополощи», – а тебя с мерзким вкусом во рту не отправляли в морозную синь за пределами теплой клиники.
Через неделю по мерке изготовлялась «пластинка» – интимно прилегающая к твоему нёбу штуковина с кривыми проволочками, захватывающими клыки и задние зубы.
В этом всём надо было ходить. И просто в жизни, и в школу…
Пластиночка была разделена на две части, и прилагался маленький ключ.
Каждый вечер, сняв ее и отплевавшись, надо было вымыть пластиночку под проточной водой и положить в стакан, как в непристойной песенке: «Правый глаз ее в стакане, остальное – на диване».
Но предварительно сделать сакраментальный поворот ключиком, – чтоб пластинка «выросла», следуя за «растущим организмом ребенка».
Мамочка, желая придать этому противному действию культурный подтекст, говорила:
«Это как в опере Бриттена „Поворот винта“…»
Нас с братом эти аллюзии совсем не утешали.
Как-то, выждав момент, когда родителей не было дома (бабушка была глуха или сочувствовала нам, преступникам), мы с братом завернули наши пластинки из стакана в газетку – и спустили в мусоропровод…
Почему-то – вовсе не из-за наших пластинок – мусоропровод в тот роковой день засорился.
Бренные остатки жизнедеятельности встали комом где-то на уровне пятого этажа, и ни туда ни сюда…
Тут брат Петя сказал:
– Знаешь, я инженерный гений! Я придумал как сделать, чтоб мусоропровод