Уж из дома-то семью точно не выгонят, это ж скандал на весь город! Каких бы новшеств Фабиано ни придумывал, а за родню тут всегда крепко держались. И если кто родственника обидел, тому не поздоровится.
Пока Энрика слабо представляла, как именно собирается вернуть музыку в город. Знала лишь одно: нужно заставить Фабиано полюбить музыку! Если Гиацинто почему-то нравится ее игра, то и ему понравится!
«Нравится ли?» – задумалась Энрика и вспомнила утреннюю встречу с женихом. «Уже пиликаешь?» – спросил он. Разве так говорят, когда нравится, когда… когда любишь? Словно воочию увидела она Гиацинто, в его неизменном пальто, за которым, как иногда кажется, – какая-то сплошная порода, а не человеческое тело.
«Увидишь ты его человеческое тело, – подумала вдруг Энрика, да таким мерзким мысленным голосом, что сама содрогнулась. – Может, уже сегодня». Только лишь попыталась вообразить брачную ночь – в глазах сделалось темнее, чем на улице.
– Ну а что же мне делать? – шепнула Энрика, закрыв глаза. – Правда – к Рокко бежать? Сыну жреца отказать? Точно из дома выкинут, и куда мы? К колдуну ютиться? То-то он обрадуется, нечего сказать! Нет… Хватит, Рика. Забудь про страх. Забудь про гордость. Знаешь, что должна делать, – вот берись и делай.
Она тихо заплакала, а потом задремала, измотанная треволнениями дня. Не заметила, как приоткрылось окошко от порыва ветра, как погасли свечи. Холод только укрепил ее сон, заставил кутаться в него, как в одеяло.
Энрике привиделся оркестр. Огромный оркестр: золотятся трубы, поблескивают лаком контрабасы и виолончели, высится пюпитр с нотами. Только никого нет, пусто. Инструменты лежат, позабытые, ненужные, и только Энрика стоит со скрипкой. Смотрит на все это богатство.
«Давай, пиликай!» – раздается голос сзади.
Энрика поворачивается и видит большой зрительный зал, но все места пустуют. Только на одном сидит, зевая, Гиацинто и придирчиво рассматривает ногти на правой руке. Кажется, вот-вот пилочку достанет…
«Ну же, пиликай! – повторяет он и смотрит на Энрику. – Ты ведь этого от меня хотела?»
Энрика понимает, что она в церкви. Стоит посреди алтаря. Не по себе становится. Пусто, страшно, а взгляд Дио сверлит спину.
Энрика поднимает скрипку, пальцы сжимают струны, скользит смычок… И ни звука. Тишина со всех сторон давит, сжимает инструмент. И скрипка кажется мертвой, безжизненной. Энрика играет изо всех сил, от звука уже должны вылетать стекла и рушиться стены, но слышит только тишину. Даже своего дыхания не различить.
– Рокко, – прошептала Энрика. – Прости…
– Рокко-то, может, и простит, – послышался издевательский голос. – А вот я за своих – со свету сживаю.
Будто толкнули. Энрика подпрыгнула, разом вынырнув из сна с гулко и часто колотящимся сердцем, выпученными глазами, бестолково глядящими в темноту. До чего же холодно! Даже