– Вставай, – громко сказал Маркус и, подойдя к Коллинзу, ткнул его пальцем в грудь. Коллинз нахмурился, отмахнулся от пальца Маркуса, словно от назойливой мухи, и вывел особенно звучную и крайне неприятную на слух руладу.
Маркус ткнул Коллинза во второй раз, но только уже не в грудь, а в мягкий толстый живот. Коллинз рывком сел, скинул ноги с дивана и нервно подскочил. Стук каблуков о паркет эхом пронесся по залу.
– Я встал, – доложил Коллинз, озадаченно поглаживая себя по волосам. – Что происходит? Смитфилд умер?
Маркус бросил взгляд на Смитфилда. Тот пока дышал.
– Вроде жив, – сказал Маркус. – Но вы оба должны уйти.
Маркус уже успел по достоинству оценить одно из преимуществ герцогского титула. Герцог не обязан никому ничего объяснять. Слово герцога – закон, а законы, как и приказы, не обсуждают. Герцогу достаточно сказать: «Вы должны уйти». Или, скажем, среди зимы: «Я хочу клубники». Или еще: «Переставьте мебель во всем доме». Он пока не требовал клубники среди зимы и полной перестановки мебели в доме тоже, но сознание того, что такого рода возможности перед ним открыты, грело ему душу.
Последнее из перечисленных выше пожеланий он берег на самый черный день.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил Коллинз. По всей видимости, он не понимал, что герцог не обязан ни перед кем отчитываться. Маркус не стал затруднять себя ответом на вопрос, он просто подошел к дивану, на котором спал Смитфилд, и ткнул его в живот. Живот у Смитфилда был плоским и твердым, но эффект оказался таким же, как и в случае с Коллинзом: Смитфилд сел, спустив ноги на пол, и заморгал в недоумении. Волосы его торчали в разные стороны в вопиющем противоречии с законом всемирного тяготения.
– Вон.
Смитфилд кивнул, посидел немного, тупо уставившись в пол, затем встал и, покачиваясь, направился к дивану, возле которого по стойке «смирно» стоял Коллинз.
Окинув Маркуса холодным взглядом, Смитфилд, глядя прямо в глаза собеседнику, спокойно сказал:
– Надеюсь, вы найдете то, что ищете, ваша светлость.
Смитфилд не стал дожидаться ответной реплики, и это к лучшему, ибо у Маркуса не было в запасе подходящего ответа. Потому что, если бы даже Маркус знал, как на это ответить, ему пришлось бы промолчать, если он действительно хотел избавить себя от общества своих вчерашних собутыльников. Как бы там ни было, Смитфилд взял Коллинза под руку и повел к двери.
Но не успели они выйти, как раздался громкий стук в дверь.
«Кого еще принесло?»
– Войдите, – сказал Маркус, стоя спиной к двери. Коты стучать в дверь не умеют, а больше никого он видеть не желал.
Когда же он стал брюзгой? Как ни странно, у него был ответ на этот вопрос. Ему было лет восемь, когда он, случайно подслушав отца, узнал, что его родитель глубоко сожалеет о том, что он, Маркус, мало похож на брата.
С тех пор прошло двадцать лет – больше чем достаточно, чтобы забыть обиды. К тому же ни отца, ни