– Ах вот оно что… – Повернулся я к Виктору (лишь сейчас сообразив, что жена его – Скрябина Людмила Петровна! А Опраушева только через тире). – Теперь все понял, – кивнул я, улыбаясь, показывая на фотографию. – Срочно явитесь в контору к товарищу Леонарду!
– Что?! – Прямо-таки отпрыгнул от меня Опраушев, зеленея.
– Нет, нет, – даже смутился я, пытаясь успокоить. – Это я знаком с вашим тестем, с Петром Сергеевичем.
И уже без всяких кощунственных шуточек поспешил по коридору к выходу: слева была стена в салатных обоях, а справа дверь, в которой спиной ко мне мелькнула, по-видимому, Эмма в обтянутых джинсах, баскетбольного роста, с распущенными до самой могучей талии светлыми волосами, и дверь перед моим носом захлопнулась. А коридор заворачивал направо, в ванную и в кухню. Тогда я, схватив с вешалки импортную свою куртку, потянул за ручку прямо – по-моему, входной двери.
– Нет!!! – отчаянно крикнул позади меня Опраушев. – Не сюда!! Налево! – И больно удержал меня за локоть.
Но обе створки, заскрипев, уже отворились – это была кладовка в стене. Там стоял кто-то боком, согнувшись, – непонятный человек, укутанный с головой.
– Ох, простите… – И я портфелем и курткой начал затворять эти двери, озираясь на Опраушева. – Господи, кто это?
– Я, – ответил мне из кладовки высокий и радостный голос. – Я – отрок, задохнувшийся в дыму.
Когда отрок вышел к конторе, она была заперта на висячий замок. Он постоял, потом свернул по дорожке в сторону и стал между крестами за ствол дерева. Отсюда хорошо был виден возле крыльца конторы бочонок с протухлой водой и листьями, упавшими в воду, а повыше, на двери, расписание работы конторы и – замок. Потом кругом все потемнело, подул холодный ветер, и по аллее закружились повсюду гремящие листья.
В железной тачке рядом лежал перепачканный в земле комбинезон, а под ним ватник. Он надел их в конце концов и вынул из ватника брезентовые просторные рукавицы.
Наконец по аллее быстро прошел, семеня, последний, по-видимому, за этот день человек в развевающемся по ветру вместе с листьями пыльнике. Из старенькой сумки, которую он нес в руке, выглядывала синяя детская лейка.
Петр Сергеевич всегда говорил впоследствии, что ему казалось до самого дома, что за ним кто-то идет.
Почему Петр Сергеевич, прочитав в субботу на разоренной клумбе фанерный плакат, пришел опять на кладбище, не откладывая, поближе к вечеру в воскресенье? Петр Сергеевич пришел поставить цветы в горшочках.
А когда вернулся – как рассказывал он потом, – удовлетворенный и окоченелый, домой, долго пил чай, поглядывая на берег реки в телевизоре под «музычку» тихую, антрактную и на стога