Малиновые угли в фигурных вырезах самовара снизу «подмигивали» нам, распространяя на подносе круг колеблющегося света.
На резной конфорке, в верхней части самоварной трубы, прел большой керамический чайник с заваркой, парок из которого доносил запах свежезаваренного чая со смородиновым листом.
Витя включил свет, а я задул последнюю свечу, радуясь яркому освещению, которое проникло во все углы комнаты.
Потом я взял самую маленькую из всех расставленных на столе чашек, чтобы чай не успевал остывать, пока его пьешь. Я люблю пить очень горячий чай: «С пылу, с жару, с самовару». Причем вначале я наливаю в чашку немного сливок. Потом – заварки. И только уж потом разбавляю все это кипятком, струя которого «плюется», если наливаешь чай из только что кипевшего самовара.
Пью вприкуску с карамелькой или вареньем.
Сливки на сей раз нам заменило деревенское молоко (вполне напоминающее, впрочем, магазинские сливки), трехлитровую банку которого «для ребятишек» женщины взяли у местных жителей, некоторые из которых еще держали коров.
Чай пили долго. Допоздна…
Бутылки из-под кетчупа с застывшим на них парафином напоминали обрызганные океанскими волнами, которые обледенели, не успев скатиться с них, скалушки где-нибудь на Командорских островах…
Разговор то оживлялся, то смолкал. И тогда слышалось только швырканье с блюдец горячего чая да покряхтывание. А мне вспомнилось бабушкино: «Всяк пьет, да не всяк крякат».
О чем же можно так долго говорить?.. Уже и свет погас – вновь замерцали свечи…
Да обо всем…
О том же, о чем говорят обычно все люди на земле. Молодые и старые, умные и не очень. О жизни… Ибо цель жизни и есть сама жизнь. Сам ход ее, движение, а не какая-то высшая или последняя точка.
И мы, занимая промежуточную возрастную инстанцию между рождением и смертью, говорили о том же, о чем говорят дети и старики, правда, думая, а вернее, надеясь на то, что мы более разумны, чем дети, ибо испытали уже на себе горечь так называемого жизненного опыта, и менее консервативны, чем старики, потому что еще не ощутили в полной мере всю суетность своих порывов и желаний.
Вот и этот вечер уходит… И удержать его мы не можем.
«Над аркою нашей встречи горят поминальные свечи».
Потом я провалился в сон, только дойдя до кровати, как бы страшно и тихо падая в мягкую бездонную пропасть.
Какое-то время на границе меж явью и сном я еще слышал, как беснуются с подвыванием, волны, ударяя о высокий скалистый берег, на котором стоит наш дом. Как устало постанывают от ветра стропила крыши. Как что-то покряхтывает, шуршит за печкой. Как с длинными ленивыми паузами потрескивают в ней последние поленья…
Воскресенье
– Мама, я описался, – услышал я голос Димы, еще не пробудившись до конца.
А когда открыл глаза, то увидел, что туман плотно заклеил в доме окна. И от этого в комнате было сумрачно, прохладно и тихо.
Я подошел к Диминой кровати, переложил