В первые недели после беды мать не отпускала Стеньку от себя, все гладила да целовала, жалостливо что-то наговаривала, называла своей надежой. Но однажды, взяв в руки его ладошки и начав ими гладить лицо, вдруг резко отстранила их, повернула к свету и стала разглядывать. Несколько раз дернула, заставив его вскрикнуть, за редко растущие по всей ладошке тонкие золотистые волоски. Потом вперилась взглядом в Стенькину переносицу, провела несколько раз пальцем по густым, почти сросшимся бровям, приглаживая их и пытаясь разделить на две равные части. Отвернулась, склонив голову, и запричитала:
– И за што ж мне казнь-то така?! И за што ж Господь меня так?!
– Ты че, мамка, ты че?! – успокаивал ее Стенька, ничего не понимая. Но она лишь заходилась сильнее и сильнее.
Назавтра мать слегла. А к концу лета ее не стало. Несчастный, ничего не понимающий Стенька, которого в деревне никто не пожелал взять к себе в семью, был отправлен в губернский приют. Испытав на себе всю трагедию семьи, он так и не узнал ее предысторию, потому что больше никогда не возвращался в родную деревню и не встречал никого из земляков.
То сбегая, то кочуя из одного детского дома в другой, он сам себе придумал родословную: отец Порфирий Яковлевич Хмуров, кавалерист Сибирского красного корпуса, умер от ран, полученных в боях с колчаковцами, мать Марфа Егоровна Хмурова, колхозная активистка, убита кулаками-мироедами.
Звереныша пробудил негромкий перестук. Звук этот, поначалу еле слышный, постепенно придвигался все ближе и становился все громче. И в конце концов приблизился настолько, что явно связанное с ним что-то верткое и холодное шлепнуло Звереныша прямо по уху и скользнуло под шерсть – к шее. Он недовольно потряс головой и, еще не открывая глаз, ткнулся носом в пустоту, ища мать. Рядом ее не было. Он потянулся дальше, но и там не нашел родного теплого бока. Открыл глаза, поморгал, непонимающе и слепо глядя на яркие белые столбы, пронзающие сверху вниз полумрак берлоги, долго разглядывал пляшущих внутри столбов крошечных, почти невидимых мотыльков. И только потом начал вспоминать, что же произошло посреди зимнего сна… да, мать покинула его и не вернулась, а виноваты в этом какие-то страшные двуногие существа, несущие гром и дым…
Тихонечко поскулив и окончательно придя в себя, он разворошил носом остатки продырявленной солнцем снежной шапки над логовом и взглянул наверх. По глазам резануло еще сильнее, но свалявшаяся за зиму шерсть почти сразу же стала наполняться приятным теплом.
Поляна, которая, казалось, еще миг назад стояла перед глазами заваленная глубоким снегом и безжизненная, сохранила лишь клочки своей белизны, которые были редко разбросаны по мху, ягоднику и прошлогодней желтой траве. На высохшей лиственнице напротив сидела пестрая птица и звонко колотила по дереву длинным клювом.
И в этом обновленном мире он не смог ни учуять, ни увидеть ничего из тех обрывков воспоминаний