3
Ненавижу летать. Это у меня фобия такая, и мы все уже с этим смирились. Кровь я Мике не пустила, но полулунные следы ногтей у него на руке оставила, хотя сама этого не заметила, пока мы не приземлились и не стали снимать чемоданы с полок. Тогда я спросила:
– Что ж ты мне не сказал, что я в тебя вцепилась?
– Я ничего против не имел.
Я нахмурилась, жалея, что не вижу его глаз, хотя они вряд ли мне бы что-нибудь сказали.
Мика никогда не был копом, но несколько лет находился во власти психа. И он научился не выражать мыслей на лице, чтобы его прежний вожак не принялся выбивать из него эти мысли. А это значило, что у него были самые спокойные и пустые глаза, какие я в жизни видела. Такое терпеливое, ожидающее лицо, какое должно быть у святых и ангелов, хотя у них-то его и не бывает.
Мика не любил боль так, как любит ее Натэниел. Так что должен был что-то сказать насчет того, что я вцепилась в него ногтями. И меня доставало, что он этого не сделал.
Мы застряли в проходе самолета, потому что все сразу тоже встали и потянулись за сумками. У меня было время прижаться к его спине и спросить:
– А почему ты все-таки не сказал?
Он тоже прижался ко мне, улыбаясь:
– Честно?
Я кивнула.
– Мне понравилось, что сегодня я храбрый – для разнообразия.
– Это ты к чему? – нахмурилась я.
Он чуть обернулся, чтобы нежно поцеловать меня в губы.
– Это значит, что я еще не видел таких смелых, как ты, а иногда, ну только иногда, это бывает трудно для мужчин твоей жизни.
Я не стала целовать его в ответ. Впервые за все время нашего знакомства я не ответила на его прикосновение. Я слишком сосредоточилась на проблеме: не оскорблена ли я.
– В смысле – я слишком смелая, чтобы быть женщиной? Это что еще за мужское шовинистическое…
Он меня поцеловал. Не чуть-чуть, а будто вливался в меня, тая, через рот. Руки его скользили по коже моего жакета, он прижался ко мне, каждым дюймом своего тела – к каждому дюйму моего. И целовал меня так долго, и прижимал меня так крепко, что я почувствовала, как его тело радуется такой близости.
Он отодвинулся, оставив меня задыхаться и ловить ртом воздух. Я проглотила слюну и сумела сказать, хоть и с придыханием:
– Так нечестно.
– Анита, я не хочу спорить.
– Нечестно, – повторила я.
Он засмеялся – этим чудесным, раздражающим мужским смехом, говорящим, в каком он восторге от произведенного на меня эффекта. У него на губах ярко блестела моя помада. А это значит, что я небось теперь размалевана как клоун.
Я пыталась посмотреть на него мрачно, но не получилось. Трудно делать мрачную рожу, когда на губах расплывается идиотская улыбка. Ну невозможно одновременно и лыбиться, и злиться, черт бы побрал!
Очередь двигалась. Мика покатил впереди себя чемодан. Я предпочитала свой тащить за собой, а ему больше