Тут все гости, которым хорошо были известны как мнения, так и обычай эн Саварика Нечестивца, врага попов и Монфора, оживились, ибо сразу поняли: эн Саварик приготовил какое-то новое озорство.
– Пролог! – провозгласил Каталан и замер в полупоклоне.
Вперед выступили Тюка и Агульон, оба одетые монахами. Чтобы казаться толще, они напихали под одежду соломы. Тюка был, как всегда, с рыжей бородой – он считал, что это вдохновляет его на игру. Агульон прилепил черные усы, а под глазом для смеху намалевал углем синяк.
Поворачиваясь, «монахи» столкнулись лбами, долго бранились между собой, после чего открыли пролог.
– Диалог философический! О человеке! – выкрикнул Каталан и, изменив положение, снова застыл.
– Что есть человек? – с важным видом вопросил Тюка.
Агульон скорчил возможно более мрачную рожу и отвечал замогильно:
– Слуга смерти, путник прохожий.
– Чему уподобим его?
– Снегу, что тает при первом тепле.
– Как жив он?
– Свечой на ветру, гаснущей быстро.
– Где человек?
– Во всякого рода борении.
– Товарищи кто ему?
– Семеро их: голод, холод, жара, жажда, усталость, болезни и смерть.
Не позволив публике надолго погрузиться в созерцательное настроение, Каталан завопил что есть мочи:
– Пролог окончен! Здесь начинается действие удивительной, престрашной и трогательной пьесы, исторгающей слезы, повергающей в ужас и обращающей души на стезю истинной веры!
Невдалеке от здешнего прихода
Жила девица Ильдегонда,
Собой была она красива,
Чиста душой и не спесива.
И предалась она вере чистой и истинной и, приняв посвящение, сделалась «совершенною» катаркой, а ересь поповскую отвергла навсегда! А вот и она сама!
Актерка Ильдегонда постаралась – разоделась на славу. Впрочем, надо сказать, что и эн Саварик не поскупился, всего дал, и атласа, и тонкого полотна, и нитку самоцветных бус. Только руки, красные, распухшие, резко выделялись на фоне белоснежных рукавов. Но осанка у нее была горделивая, как у всех актерок, а лицо, что ни говори, довольно миловидное. Да и мастерства ей было не занимать.
– Я Ильдегонда,
Пью только воду,
Съедаю в день лишь толику хлеба,
Зане хочу попасть на небо!
– тихим голосом проговорила она.
– Вот такова моя госпожа Ильдегонда, – сказал Каталан, напоказ любуясь ею. – И ради нее я тоже, ничтожный слуга, принял катарское учение и вкушаю освященный хлеб, ибо то – хлеб истинного знания.
Зрители, среди которых почти всем время от времени выпадала радость делить братскую трапезу с «совершенными», отозвались одобрительными восклицаниями. Тем неприятнее было для них новое появление двух жирных монахов.
– Слыхал я, дружище, будто в этих краях проживает некая девица, вполне предавшаяся истинной вере, а наше католическое лжеучение отвергшая, –