Собачий лай за окном взвился до остервенения. Гауптштурмфюрер Ренике недовольно поднялся из кресла.
– Какого черта?! Что за пустолайная тут у них свора! О, полковник, вы только гляньте на эту процессию! Венецианский карнавал!
Фон Заукель отставил кофейную чашку, выбрался из кресла и подошел к окну. Через аппель-плац в направлении административного барака гордо вышагивали унтерштурмфюрер Мюнше и адъютант коменданта лагеря Бергер, следом за ними четверо заключенных тащили носилки, на которых лежал еще один заключенный. Рядом с носилками, размахивая зажатым в руке пистолетом, семенил шарфюрер Лемке в окружении шестерых солдат, к которым жались, замыкая процессию, Климов и Грачко.
Ренике с интересом развернулся к дверям, а полковник прошествовал за письменный стол и расположился в кресле коменданта. Вскоре в коридоре послышались торопливые шаги, и на пороге кабинета выросла фигура Мюнше.
– Разрешите, герр оберст?
– Ну что там у вас, Мюнше, не тяните резину? – нетерпеливо шагнул к нему Ренике.
– Докладываю, что господином Грачко опознан заключенный, который вас интересует, герр оберст. Второй прибывший с вами… э… господин…
– Климов, – подсказал абверовец.
– Так точно, герр оберст! – довольно отчеканил Мюнше. – Он подтвердил…
– Какой пассаж! – засмеялся Ренике, оглушительно хлопнув в ладоши. – Как всё, к счастью, банально закончилось, господин полковник.
– Для вас – да, – ответил фон Заукель, тоже не скрывавший удовлетворения. – Однако, унтерштурмфюрер, что там с этим Барабиным? Почему носилки?
– Заключенный самостоятельно передвигаться не может. Крайняя степень упадка сил, развивающаяся гангрена обеих ног.
– Где его обнаружили?
– В санблоке. Как заключенного номер одиннадцать тысяч два ноля один…
– А ну-ка, давайте сюда, унтерштурмфюрер, господ Климова и Грачко! –