Весть о гибели «Кроткой Марии» пришла в Сан-Педро спустя четыре дня. Жители города вышли на набережную. Тысячи цветов плыли по воде вдоль всего берега. Старая Беренгария с малышкой Таей на руках бродила среди горожан и плакала, призывая Господа Бога в свидетели случившегося. Вокруг меня собралась толпа друзей нашей семьи. Десятки рук трогали мои плечи. Каждый из собравшихся мне что-то говорил, заглядывая в глаза. Я же слышал только звуки, похожие на крики чаек, – «ыа, ыа, ыа…»
Часть 12
Неберущийся интеграл судьбы
Третий раз начинать жизнь с точки, едва отличной от нуля (Бог сохранил мне маленькую Таю), оказалось совсем непросто. Говорят: «Только раздрав пелену страдания, можно увидеть истину».
Помню, отец положил передо мной тоненькую книжку и сказал: «Сын, прочти этот русский бестселлер. В нём есть подсказка, как обрести правду перед Богом». На обложке была нарисована белая русская метель и крупными буквами написано: «А. Pushkin, Eugene Onegin, la novela en verso». Повинуясь воле отца, я перелистал роман до конца. Если сказать честно, мне не понравился ни язык Пушкина, ни беспокойный сюжет романа, ничего общего с нашей размеренной испанской жизнью не имеющий. Но одно соображение всё же врезалось в мою память на всю жизнь: Пушкин очень хотел из Онегина, этакого фигляра, сделать человека думающего. Он заставил его убить на дуэли друга, одарил Евгения чистой ангельской любовью и тут же заставил его от неё отказаться. Поумнев, Онегин понял, от какого счастья он беспечно отвернулся, и в нём проснулась настоящая высокая любовь, но было, увы, поздно. Его маленький Наполеон оказался не у дел…
Я рассеянно читал и помню, как на одной из страниц меня буквально пробило током. Сколько же надо претерпеть Божественных подсказок, чтобы человек открыл для себя простую истину: нельзя принимать обстоятельства жизни (в которые, как в одежды, рядится твоя судьба) за случайную вереницу не связанных друг с другом событий!
И теперь, возвращаясь глубоким стариком к моей юношеской мысли, я с великой скорбью размышляю о человеческом беспамятстве. Если бы накануне гибели Катрин я понял, что заигрался, сложив две неслагаемые величины в одну, разве я отпустил бы мою любимую в Рабат?
Опьянённый успехом, заваривая остросюжетный коктейль очередной повести, я легкомысленно решил утолить творческую жажду рассказчика, черпнув с места гибели «Титаника» ковш ледяной Атлантики. Я совершил страшный грех – исполнил литературный «танец на костях»! Волна людского возмущения ненадолго отрезвила меня. Но перед Богом я свой грех не исповедал, разве что замял. А вскоре и вовсе забыл о нём.
Благословляя Мари в далёкое и опасное путешествие, я был искренне уверен, что «по истечении срока давности» мои грязные танцы прощены и нет никакого смысла вспоминать старые ошибки. Наверное,