Никакого сиятельства Анна Павловна из себя не представляла. А обращались к ней все так просто потому, что при покупке браслета она выбрала режим «Французские дворцы». Были еще «Демократичный», «Старый русский», «Английский» и сотни прочих, предлагающих самые разнообразные обращения и строения фраз, речевые обороты, но Анне Павловне приглянулся этот. Он хотя бы веселил ее и тешил самолюбие.
Незаметно город-сад остался позади, ячейка, выплыв на трассу, выстланную мелкой изумрудной травкой, стала набирать скорость, несясь по воздуху подобно пуле. Вместе с нею несся целый поток братьев-близнецов с пассажирами в светлых комбинезонах. Все они были молоды лицом, хорошо сложены, розовощеки и приятны. Некоторые из них дремали, и на боках ячейки в режиме реального времени показывались их спящие лица, чтобы все проезжающие мимо могли любоваться правильностью черт. Другие пассажиры смотрели что-нибудь на встроенных мониторах, а на боках ячейки, чтобы все знали, транслировалось то же, что внутри. Плюс – лицо пассажира-зрителя, то озаряемого улыбкой от увиденного, то перекошенное ужасом от кадров исторического ужастика.
Теперь все исторические фильмы относились к ужастикам: в них показывались вонючие каменные города, дряхлые больные люди, страдающие, стареющие, умирающие… Если не страдающие телесными язвами, то вечно о чем-то плачущие, воздевающие руки, метущиеся… Слава браслетам! Все это давно было забыто и побеждено. Улицы утопающих в цветах городов населяли только улыбающиеся юные божественно сложенные создания.
В других несущихся по трассе ячейках кто-то шевелил ртом, созваниваясь с кем-нибудь. Их разговор, разумеется, представлялся всеобщему вниманию, транслируемый на улицу.
А если в одной ячейке ехали несколько человек, они непременно занимались любовью, так было принято, и все тоже транслировалось наружу, хотя никто и не смотрел. Не потому, чтобы стыдился или брезговал, а оттого, что все давно вошло в норму и никого уже совершенно не волновало. Волновало только то, как выгодно собственное ангельское лицо смотрится на пухлом белом боку летящей ячейки.
Анна Павловна глядела поверх ячеек на мелькающие деревья, упершись лбом в стекло, поеживаясь от холода и пытаясь, обняв сама себя, согреться.
Лицо ее было, как у всех теперь, красиво: юное, светлое, с правильным разрезом глаз, ровным носом. Красивы были черные густые волосы. Красива тонкая шея. Красива обнаженная ключица. Красивы аккуратная девичья грудь и талия, и руки, и ноги. Вся она была, как сошедшая с полотна в музее.
Трудно было дать больше двадцати пяти лет, а между тем на днях она отметила сто седьмой день рождения.
Нынче этим никого было не удивить. Не было в городе человека, не ложившегося под искусный нож роботов-хирургов. Все давно сделали себя такими, какими хотели.
Что касается не лица, а жизни Анны Павловны, то жизнь ее была самой обыкновенной: операции, творчество, восемь замужеств (а если выражаться современно,