Вошел Иноземцев с чемоданчиком в руках, торопливо пересек комнату, схватил за руку пленницу. Та не успела даже понять, что происходит, как оказалась прикованной сначала одной рукой к колонне кровати, потом другой. И таким неудобным образом, что ни сесть не получалось, ни толком выпрямиться.
– Остановитесь, Ванечка, – расплакалась Ульяна, – прошу вас, умоляю. Я больше не буду, честно-честно.
Но тот невозмутимо достал из чемоданчика какую-то странную складную установку на треножнике и в небольшом, с ладонь размером, лабораторном чугунке стал плавить свинец.
В немом ужасе девушка наблюдала за всеми его приготовлениями, и такое невообразимое отчаяние охватило ее, что, наверное, смотреть было жалко на перекошенное от страха личико. Роняла слезы, как ребенок, всхлипывала, причитала, молила.
Иноземцев был невозмутим. Свинец медленно таял в чугунке.
Что же он замыслил, чем пытать ее будет? Неужто, как ведьму, горячим свинцом?
– Не двигайтесь, Ульяна Владимировна, – проговорил доктор, будто перед какой-то врачебной процедурой, а не перед инквизиторской пыткой вовсе, – а не то больно будет, если раскаленный металл на кожу попадет.
Оказалось, этот мучитель замки на наручниках запаять решил, чтобы пленница, которая была мастерицей побегов, не смогла их открыть.
– Обещайте хорошо себя вести, – сказал Иноземцев назидательно, – вторую руку высвободить разрешу.
На правой руке браслет паять свинцом не стал. Но, оглядев девушку со всех сторон, бесцеремонно снял с ее взлохмаченных волос шляпку с набором заветных шпилек и всяческих крючков, расстегнул часики.
Ульяна дрожала, пока тот рвал с ее головы шпильки.
Но под юбку доктор заглядывать, конечно же, не стал. Велодог и нож остались при ней. На сердце Ульяны отлегло, и она, скосив полный ненависти взгляд на Ивана Несторовича, решила, что не все уж потеряно, раз тот слабину все же дал – даже сейчас, когда до несусветной степени вдруг таким жестоким решил сделаться.
«Эх, Иноземцев, Иноземцев, надо до конца дело делать, недотепа».
Теперь уйти от него будет задачей не столь безнадежно невыполнимой.
Так и осталась Ульяна в полусогнутом состоянии стоять у кровати, с прикованными запястьями к деревянной колонне. За окном сооружали решетку из прутьев чуть ли не в палец толщиной, дверь ходила ходуном – видимо, замки вешали, засовы всяческие.
Всю ночь она простояла в попытке высвободить хоть одно запястье. Только к утру смогла расшатать замок, тот, что не был запечатан свинцом, и правая рука оказалась на свободе. Левое запястье, увы, доктор постарался стянуть очень плотно. До крови Ульяна стерла кожу, но ничегошеньки ей сделать не удалось, не преуспела ни на йоту.
«Придется