Русский диверсант. Сергей Михеенков

позиции орудия, взлетали с аэродромов подскока самолёты с полным комплектом бомб и нанесёнными на карты целями. Противоборствующие колонны сходились на каком-нибудь безымянном поле или на лесной опушке и приступали к своей кровавой работе, стараясь сделать её основательно, чтобы потом заслуженно отметить отличившихся, а убитых и раненых положить на отдых в братские могилы и тыловые госпитали.

      – Прощай, Зиночка, – Воронцов потянул её к себе за руку и почувствовал, как она сразу хлынула к нему всем своим теплом и доверчивой нежностью. – Не знаю, доведётся ли… Улю береги, ребят. Автомат я оставил в сарае, под сеном. Но лучше, если что, сразу – в лес. С Анной Витальевной держитесь вместе. Она женщина хорошая, добрая. Бывалая. Думаю, что мы о ней очень мало знаем. Но человек она хороший. Пока ты с ней, люди Старшины вам никакого зла не сделают. Она и сама к тебе льнёт, ни на шаг не отходит. Вместе держитесь. И Тоню с Настенькой не бросайте. Старики уже старые стали, скоро валиться начнут…

      – Молока у неё много. Улюшку подкармливает. Сразу двоих и кладёт на колени, Лёшку – к левой груди, а Улю – к правой.

      Зинаида обхватила его за шею и стала целовать в губы. Он перехватил её за талию и прижал крепче, так что она откинулась назад и засмеялась. Смеялась она тихо, будто боясь, что их могут услышать. Смеялась она так, будто спрашивала: ну? что? что дальше?

      А что дальше? Дальше – разлука. Уходить надо. Уходя, не остаются. Даже на час. Чтобы не остаться навсегда.

      – Где искать нас, знаешь, – и она резко оттолкнула его, высвободилась и принялась поправлять волосы и платок, сбившийся на затылок.

      – Знаю.

      – И помни, что ты теперь для нас роднее всех родных. Понятно тебе? – голос её дрожал. Последнюю фразу она почти выкрикнула.

      – И вы для меня. Самые родные. И поэтому я вернусь. Обещаю.

      Так они и объяснились в любви. Потому что это и были самые дорогие, самые нежные и главные слова. В других нужды не оказалось.

      Воронцов зашагал в сторону леса. Сосны чернели непроницаемыми предрассветными сумерками. Точно такие же сумерки стояли и в душе Воронцова. Вот с ними-то справиться было труднее. Он смотрел вперёд, высматривал стёжку. Скоро она кончится, и он пойдёт по лесной дебри. Чем ближе он подходил к соснам, тем гуще становились сумерки. В такую глухую пору кажется, что всё вокруг ещё спит и проснётся не скоро. Он шёл и чувствовал, что та, тепло и запах губ которой ещё пылали на его губах, смотрит ему вслед. Но рано или поздно деревья и темень разлучат их.