– Жалеть не будешь, Костя? На «салонах» служба, вестимо, не мед, но приглянись ты командующему…
– Не разговор, мужики. «Приглянись»… Что я, девушка? Отказался, и ладно.
– Вот и не ладно. Кадровики тебе не забудут.
– Я им тоже: постригли, как новобранца. А испугать меня нечем – трое по лавкам не сидят…
– Пока не сидят.
– И в обозримом будущем…
– Ой, Костя, не зарекайся! Это дело недолгое. Раз-два – и готово. Правда, Галочка?
– Не знаю, не пробовала… Гуляш, биточки по-киевски? Всем по-киевски? Но-но, руками не трогать!
– У меня жена в Питере уже третий месяц…
– Тем более, приедет скоро, мне глазоньки выцарапает. Как вот Косте. Костя, милый, кто тебя так приласкал?
Кровь прилила к щеке – не той, оцарапанной вчера острым осколком фарфора при стрельбе в тире, а другой. Евой поцелованной. Костя даже поперхнулся глотком кваса. Галя кулаком постучала по Костиной спине. В полную силу.
– Прошло?
– Угу, спасибо. Теперь вдобавок к царапине будут синяки.
– Подумаешь, – небрежно сверкнула Галя фирменной улыбкой. – Что такое лишний синяк для героя Чернобыля?
И повернулась на непостижимой высоты каблуках. Покатила дальше свою тележку, гибкой спиной выражая Косте свое «фи», но вместе с тем не лишая надежды на прощение в будущем. Каким образом ей это удавалось?
– Не теряйся, командир, – шепнул «правак» в экипаже Першилина летчик-штурман Женя Мельников. И за столом в столовой он тоже сидел по правую от Кости руку. – Така-а-а-я женщина встречается раз в жизни.
Костя предпочел не развивать тему. Налег на биточки, не поднимая больше глаз от тарелки. Но, как бы ни хотел, в поле зрения всегда оставалась расписная стена с чертовым реактором.
Это была целая история. Некогда, еще до Першилина, в полку транспортно-боевых вертолетов нес солдатскую службу выпускник художественного училища. Его неленивой кисти были обязаны все ленинские комнаты в казармах одинаковыми Кремлями с Красной площадью. А стену в столовой для возбуждения патриотизма и аппетита украсило хлебное поле. Даже в обрамлении березок оно смотрелось несколько уныло и пустовато, и художник допустил вольность.
Те, кто видел изображенную за краем поля церквушку с васильковым куполом и невесомым, словно паутинка бабьего лета, золотым крестом, утверждали: помимо воли и логики возникало желание заглянуть в сельский храм, может быть, даже свечку поставить святым, чьи имена забыты напрочь… Замполит обвинил художника в незнании жизни. Где, спрашивается, видел он подобное?
Замполит был прав не только по должности. Конечно, если и пережила какая сельская церквушка Гражданскую войну и коллективизацию, то использовалась в лучшем случае под склад. Да художник и не спорил, изобразив на месте церкви элеватор с красным флагом.
Во время еды элеватор маячил перед глазами Першилина,