Не отправилась медведица по воде. Ушёл Семён. Ушёл, потрох иудин! Не сгрызла тебя мишка, жить оставила! А как жить, не сказала. Ни кола, ни двора, одни статьи прокурорские. Объяву нарисуешь – сей час пригребут погонники. Знамо, валить куда глаза глядят. Ну, да чё ещё?..
Видит Семён, деревня. Вокруг дворов делянки да огороды. Живут, значит. Пошёл он до крайней избы. Перелез оградку и тихонько постучал в окошко. Занавеска в окне мотнулась взад-вперёд. Через минуту лязгнула задвижка, и хозяин приоткрыл дверь.
– Чё надобно?
– Впусти. Вишь, обтрепался чуток, жрать подвело.
– Кто будешь?
Семён скрипнул зубами:
– Чё тут тайнить, беглый я, со Смолянки.
– Со Смолянки? Так, верно, они за тобой чешут?
– Не, не чешут. Сбил я их, путнул. Да кому я нужён! Медведь, и тот жрать не стал, отступился.
– Медведь?
– Ну да, тут недалече. Поднял я медведицу, еле от нея по реке сгрёб, вишь, мокрый.
– Ну заходи.
Хозяин прошёл в дом, и Семён за ним следом.
…Меня пробудил говор отца и какого-то мужика, мокрого от макушки до самых пят. С виду мужику было лет тридцать. Его одёжка па́рила в нашей топленой горнице, как гнилое сенцо поутру в поле. Мне сразу призналось, что дурной он был человек, беглый. С отцом говорил, как прави́ла, требовательно: «А подай, хозяин, хмель и табак!»
Отец ему:
– Ты что ж, парень, раскинулся тут? Я ж тебя как человека под образа впустил!
А тот сел на лавку спиной к молельне, ни креста, ни поклона, и отцу перечит:
– Не гунди, передохну часок и тронусь. Колись, батя, выпить хоца!
А отец ему:
– Кой я тебе батя! Ты вот что, ступай-ка с Богом. Неча мой дом перед Богородицей срамить!
Мужик-то сопит, будто серчает, а сам эдак лыбится щербато:
– Ты что ж меня, отец, на двор из избы гонишь! Нешто не признал, что мне теперя туды ходу нет.
Бугай он здоровый. Чай, раза в полтора покрепче отца будет. Гляжу, отец за вилы:
– Ступай, пришлый человек, подобру говорю. Не место тебе тута.
А тот рванул наперёд отца. Только и услышал я, как батя кликнул: «А-ах, Богородице Дево…» и повалился на лавку спиной. А мужик оглядел горницу, вытер об отца нож, похватал что со стола, и в дверь. Я лежу дрожу, кабы не увидел супостат.
Когда ж затихло, слез я с печи, подбежал к отцу, а он уж того, обелел весь, помер то бишь. Прикрыл я ему глаза и до дядьки Валентия пошёл на соседний двор.
Сбежалась деревня. Бабы воют. А мужики похватали топоры – и на огороды.
– Нашли? – не выдержал Степан.
– Не, не нашли. Всю ночь мяли заимку и вкруг. Пару медведей подняли, а его, иуду,