Краска скрывается под ворохом форменной одежды, потом выносится через проходную и отлёживается на домашних антресолях. Спустя полгода Сомов едет на кладбище. Там он наконец-то откупоривает многострадальные банки и громко чертыхается. В банках действительно краска, но не тёмно-серого, а пронзительно-канареечного цвета. Только психически ненормальный может выбрать такую! Сомов проклинает грузчика Витальку вместе с его «мокрым асфальтом», ругает себя самого за простоту и доверчивость. Но деваться некуда, не возвращаться же обратно! Начинается ударный труд. Наждачная бумага ожесточённо грызёт витые узоры ограды, щетинистый помазок гуляет вверх-вниз, вверх-вниз, и тяжёлые капли краски, словно жёлтые слёзы, катятся по кресту. К вечеру работа окончена. Усталый Сомов переводит дух, умилённо смотрит на солнечно-яркое распятие, а после на такие же сверкающие церковные купола и вспоминает бабку Авдотью. Когда-то она гладила его по голове, пихая в детскую ладошку двадцать копеек на мороженое. И вот теперь он отплатил ей добром – облагообразил неухоженную могилку. Родственный долг выполнен, можно смело ехать домой. Там на кухонном столе – заслуженный кусок кулича, рюмка водки и селёдка под шубой, но Сомов медлит, всё стоит и ждёт чего-то…
Вся эта история видится так явственно, что я начинаю сомневаться, является ли она плодом моего воображения. Может быть, это фрагмент просмотренного кинофильма или отрывок из забытой книги?
Отвожу взгляд в сторону и тут же упираюсь в строгий обелиск – образец нарочитой серьёзности. Вокруг ни травинки. Только мрамор и бронза. Гладко отшлифованный камень и благородный металл. На одной из граней – мужской полуанфас.
«Евгений Михайлович Шимм. Академик». Ниже философское: «Where did the time go?»
Тонкий нос, большие залысины, внимательный взгляд. Да-да, даже теперь, когда Шимм уже не человек, а каменное изваяние, взгляд его сохраняет прежнюю пытливость, заинтересованность. Мне тоже становится любопытно: какой академией наук он был признан? Над чем работал? Сколь велик результат этих трудов? Возможно, Шимм был математиком, физиком, лингвистом, или он известный астроном, ныне облачённый в чёрную мраморную мантию?
Проход между могилами образует узкую аллею. Неспешно продвигаюсь по ней. Слева от академика Шимма покоится чета Касторских. Погибли в автокатастрофе. На ум приходят слова из сказки: «Жили счастливо и умерли в один день». Грустная сказка.
Следом широкая надгробная плита. Она испещрена буквами и украшена овальными металлокерамическими портретами, издали похожими на медальоны. Я насчитываю семь таких медальонов. Изучаю надписи и никак не могу взять в толк: кем приходятся друг другу эти люди? Фамилии, отчества, годы жизни – всё различно, никаких совпадений. Кто они: братья и сёстры? Мужья и жёны? Родители и дети? Прямо какая-то «великолепная семёрка»!
Совсем рядом сиротливо приютилась скромная могила. Более чем простенькая ограда, деревянный крест да самодельная лавочка. Но место это