Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества. Майя Тугушева

– социального, политического, идейно-эстетического, этического протеста. По своей природе этот протест был романтичен – бунтарский протест одиночки, в гордом презрении отворачивающейся от общества, не признающего её прав, и мыкающейся по свету, как байроновские Лара или Чайльд-Гарольд, в поисках того «уголка», где можно найти приют смятённым и «оскорблённым» чувствам. Такой протест был отвлечён от трезвого понимания причин и душевного, и социального неустройства, и часто – само-разрушителен: столь остро было ощущение «оскорблённости» и желания противостоять, и так горестно предчувствие тщетности борьбы, да и самой жизни. У Байрона, правда, сильнее была ненависть ко всякого рода «утеснителям» и желание противостоять им:

      Встревожен мёртвых сон – могу ли спать?

      Тираны давят мир – я ль уступлю?

      Созрела жатва – мне ли медлить жать?

      На ложе колкий дёрн; я не дремлю;

      В моих ушах, что день, поёт труба, Ей вторит сердце…

(Перевод А. Блока)

      Влияние и притягательность поэзии Байрона были так велики, что те, чьи произведения стали выходить в свет спустя пятнадцать-двадцать лет после смерти поэта, ещё испытывали воздействие его романтического наследия, хотя многое уже поблекло в образе байронического героя. В конце 30-х годов XIX века в романе «Оливер Твист» (1837–1838) Чарльз Диккенс создал почти пародию на него в лице «демонического» негодяя Монкса и саркастически отозвался о консервативных вкусах многих читателей, желавших видеть романтически приукрашенной даже самую неприглядную и часто жестокую правду жизни: «Удивительно, как отворачивается Добродетель от грязных чулок (имелись в виду «грязные чулки» проститутки Нэнси, спасительницы юного Оливера – М.Т.) и как порок, сочетаясь с лентами и ярким нарядом, меняет своё имя и становится романтикой», – напишет он позднее.

      Диккенс, однако, выступал не только против того, что устарело эстетически, но и против шаблонного представления о романтическом: хотя он был одним из ведущих критических реалистов своего времени, некоторые принципы романтической эстетики были нерасторжимо слиты с его реалистическим творческим методом. Такова была одна из особенностей европейского реализма XIX века – сложное сочетание некоторых элементов романтизма и реализма при определяющем и направляющем воздействии последнего.

      Таков был и характер творчества Шарлотты Бронте, чей талант развивался под известным влиянием английского романтизма1. Однако её героини уже не только романтичны в своём гордом протесте или героическом стоицизме: они же наделены достаточно трезвым пониманием окружающей социальной обстановки и не отторгают себя от общества, но требуют от него признания своих прав на свободу, счастье и творческий труд. Пуская в ход все силы незаурядной души, они стремятся отстоять своё достоинство, право на свободу чувства, не склоняя ни перед кем головы и с презрением отвергая как высокомерие