Возможно, он тоже находил некую прелесть в отношениях Учителя и Ученицы. Вокруг было столько юных лиц, и, наверное, не одна пансионерка взирала на «профессора» с безмолвным обожанием: мосье так умён и оригинален! Ему, наверное, доставляло истинное удовольствие учить девиц, а так как его всегда раздражали непонятливость и леность, то не одна, наверное, и слёзы проливала, выслушивая язвительные нотации мосье. Вот тут-то на свет божий извлекались карамельки – своего рода ритуальное действо. Такие отношения, вероятно, немного тешили мужское самолюбие Эгера, но были столь невинны, что мадам Эгер принимала их как должное. Иное дело – мисс Шарлотта и её отношение к Эгеру. Она была одинока, несчастна, и она его любила. Мосье был добр, – во всяком случае, ей так казалось, – и уж поэтому он должен был отвечать на её письма. А кроме того, в Брюсселе он ценил её способности и ум, и своими письмами Шарлотта пытается поддержать его интерес к себе, но её письма исходили нежностью и отчаянием. Она молила, упрекала, гневалась (очень редко), смирялась, опять умоляла, пыталась казаться беспечно-весёлой. Она не могла, да и не хотела, очевидно, скрывать свои чувства: их отношения – высшего порядка, они имеют право существовать независимо от того, женат мосье или нет. Он, однако, полагал иначе. Эгер был религиозен, строг в вопросах долга, а кроме того, наверное, любил жену и совсем не хотел доставлять ей ненужного беспокойства приватной перепиской. Если даже мадам не попалось на глаза «не очень разумное» письмо, сам мосье Эгер, очевидно, не считал возможным отвечать на такие письма, поддерживать такие чувства, поэтому ответом на мольбы было мучительное для Шарлотты молчание, отнимавшее всякую надежду. А она продолжала надеяться.
Наверное, если бы Шарлотта решилась оставить Хауорт, перемена места смягчила эту сердечную муку. Решительная Мери Тэйлор, собиравшаяся эмигрировать в Новую Зеландию, звала её с собой. Но нет, к Хауорту Шарлотту привязывал долг. Она была старшая, она должна вести дом, чтобы ничто не нарушало комфорт и покой «папы», – так ответила она Мери, но, главное, она всё ещё ждала писем.
В марте 1845 года Мери уехала в Новую Зеландию: она считала, и справедливо, что в викторианской Англии у женщины нет перспективы получить хорошо оплачиваемую работу и стать независимой. Разница в оплате мужского и женского труда была поразительной.