Да, это была не мать, а другая женщина, хотя зубы у нее были такие же и прямо светились во рту. Она была большая от ватника, на голове незавязанная ушанка, и одно ухо торчало вверх, как у щенка. Женщина была молодая, моложе матери. Может быть, даже девочка, подумал Гарусов.
– Как тебя звать? – спросила она, стоя на коленях и заправляя его огненные уши под старую шапку.
– Гарусов. Она засмеялась.
– Ишь ты, важный какой! Депутат, наверно?
– Депутат, – согласился Гарусов.
– Из какого района депутат? Гарусов молчал.
– Живешь-то где? Адрес знаешь?
Гарусов адреса не знал.
Они встала с колен и его подняла за собой. В общем-то она была небольшая вся, кроме ватника Она вынула из кармана сухарь и дала Гарусову. Сухарь был весь в табачных крошках и каменный от холода. Гарусов грыз его, дрожа от восторга.
– А вы, тетя, из кино? – спросил он.
– Нет, я дружинница. Таких, как ты, на улице подбираю. Кто обмерз, кто ранен, кто с голоду помирает, кто уже помер. Ну, этих-то не беру, кто уже помер. Пускай себе лежит, есть не просит.
Она засмеялась и сразу прикрыла рот рукой.
– Чего я смеюсь-то? Ничего смешного нету, а меня разбирает.
Гарусов молчал.
– Давай, что ли, руку, пойдем, депутат. Гарусов послушно затрусил с нею рядом. От ее жесткого рукава пахло сухарем. На ногах у нее были большие солдатские валенки, жесткие еще, необмятые. Heсмотря на эти валенки, она шла быстро, Гарусов прямо запыхался. На площади она остановилась, дала ему передохнуть.
– Какая красивая ночь, – сказала она, подняв к звездам свое светлое лицо.
Издалека послышался низкий, дрожащий гул. Словно комар зудел, но зудел басом.
– Здрасте пожалуйста, опять летают, – сказала дружинница. – Ну просто сил нет, до чего же нахально летают! Прямо демонстративно. Ночь пройдет – двух, а то и трех домов нету. Это в пределах одного района, а сколько по городу, мамочки! А мы их раскапывай. Кирпичи смерзлись, раненые стонут… Ужас!
Гарусов молчал.
– Ну до чего я этих фашистов ненавижу, – тонким голосом сказала она. Просто выдержки нет, до чего ненавижу.
И вдруг заревела.
Гарусов молчал и терся носом о ее жесткий рукав. Она перестала реветь.
– Ну, пойдем, что ли. Передохнул?
– Ага.
3
Девушка-дружинница привела Гарусова в детский приемник и оставила там. Он не хотел оставаться, плакал, цеплялся за ее ватник, но она его уговорила, обманула. Обещала прийти – и не пришла.
Три дня и три ночи Гарусов прожил в изоляторе. Каждый день ему давали хлеб, кипяток и горячий суп. Какие-то тетки, в платках и шубах, с ягиными лицами, ходили к нему и расспрашивали, кто он такой. Он знал только свою фамилию "Гарусов" и фамилию матери "Делянкина", а больше ничего, даже в каком районе живот.
– На Петроградской? –