– Мы говорим о любви. Начни с листа, с горстки семян и узнай, что значит любить. Сначала древесный лист, капля дождя, а уж потом тот, кто примет все, чему тебя научил лист, что настоялось благодаря дождевой капле. Учти, дело не простое, может уйти целая жизнь, как в моем случае, и ведь я так и не освоил эту науку, знаю лишь одно: любовь – это цепочка привязанностей, так же как природа – это цепочка жизней.
– Значит, я всю жизнь любила, – сказала Долли и задохнулась, вся уйдя в одеяло. – Или нет? – Голос вдруг оборвался. – Наверное, нет. Я ведь никогда не любила, – пока она подыскивала слово, ветерок играл ее вуалью, – мужчину. Не подвернулся подходящий… если не считать папы. – Она замолчала, словно испугавшись, что сболтнула лишнего. Звездная ткань плотно окутала ее вторым одеялом. Что-то, то ли лягушачий хор, то ли голоса травы, звали ее за собой, подталкивали к откровению. – Зато я любила все остальное. Например, розовое. Мне, ребенку, подарили один цветной карандаш – розовый, и я рисовала розовых кошек, розовые деревья… тридцать четыре года прожила в розовой комнате. У меня была коробка… она где-то на чердаке, надо попросить Верену, чтобы ее отдала… приятно будет снова увидеть свои первые радости… Что там на дне? Высохшие соты, осиное гнездо, апельсин, утыканный зубчиками чеснока, яйцо сойки… Как я все это любила, и моя любовь носилась птицей над полем с подсолнухами. Но такие вещи лучше не показывать. Зачем людей обременять? Уж не знаю почему, но они только расстраиваются. Верена меня ругает за то, что я, как она говорит, закрываюсь от посетителей, а я просто боюсь их испугать своей радостью. Взять, например, жену Пола Джимсона. Если помните, когда он заболел и уже не мог разносить газеты, она взяла это на себя. Несчастная худышка, как только она этот мешок на себе тащила! В один морозный день поднимается она на наше крыльцо – из носа течет, под глазами замерзшие слезинки – и кладет газету. Подожди, говорю, и собираюсь вытереть ей слезы носовым платком. Я хотела сказать, что мне ее жалко и что я ее люблю, но не успела я до нее дотронуться, как она с криком отпрянула и кубарем слетела со ступенек. После этого случая она всегда бросала газеты с улицы, и всякий раз, когда они шлепались на крыльцо, у меня внутри все обрывалось.
– Жена Пола Джимсона… было бы из-за чего волноваться! – Кэтрин покатала во рту остатки вина. – У меня вот аквариум с золотыми рыбками; так что, раз я их люблю, значит я должна любить весь мир? Вот так любовь, ха! Говорить можно что угодно, но вытаскивать на свет божий то, о чем лучше забыть, – нет уж, это только во вред. Свое держи при себе. Нутряное твое сокровище. Если выбалтывать все свои тайны, что от тебя останется? Судья говорит, нас здесь собрала беда. Глупости! Все гораздо проще. Первое, наш шалаш. Второе, «Эта» вместе со своим