Тем более, в немом кино фигуранты съёмок не могут рассказать о минувших происшествиях. Поэтому, подобно как раз немым собеседникам, они переходят на язык мимики и жестов, на беззвучную имитацию недавних своих усилий. Конечно, постановочная «документальная» съёмка есть очень своеобразный исторический памятник; он требует и от режиссёра, и от исследователя специфических приёмов использования. Ни в кино, ни в историческом источниковедении эти приёмы почти не разработаны. Но подчеркнём ещё раз: мифологизация и даже фальсификация возникают здесь не в самой съёмке, а в её словесной атрибуции и в общем контексте фильма.
В более общей форме можно заметить, что строгое разделение всей гуманитарной области на науку и искусство носит исторически преходящий характер. Достаточно вспомнить, что современники Н.М. Карамзина (1766–1826) считали его «Историю государства Российского» образцовым литературным произведением, а поэт Пушкин сочинял «Историю Петра» и «Историю Украины». Образное и «документальное» осмысления реальности ещё не осознавались совершенно независимыми друг от друга. Самая традиция объединенного университетского историко-филологического факультета дожила до XX столетия; она имела и свои хорошие стороны. Нераздельность/неслиянность предметов ведения двух дисциплин естественно отражалась и в характерах этих дисциплин.
В том же историко-архивном институте после войны преподавала профессор М.М. Себенцова. Её курс западноевропейского средневековья изобиловал образными параллелями, был увлекателен и близок к литературно-психологическому произведению. Например, у меня остался в памяти такой показательный факт: лет так пятьсот тому назад прямая дорога между германскими торговыми городами Кельном и Аахеном была на много десятилетий заброшена, заросла деревьями и кустами. Стали ездить длинным, кружным путём. Почему?. Да потому, что все знали: на прямой дороге шалят черти; есть риск лишиться и земной жизни, и вечного блаженства. Можно сколько угодно сомневаться в существовании этих чертей и их происков. Но тот, кто не склонен признавать кое-какую роль нечистой силы в затруднении торговых связей между средневековыми городами Кельном и Аахеном, – не должен был бы выбирать для себя гуманитарную творческую профессию. Во всяком случае, в кино или другом искусстве такому историку делать нечего.
Другая сторона того же вопроса: для кого мы пишем исторические труды и снимаем фильмы о прошлом? Казалось бы, ясно. В первом случае адресат произведения – читатель, а во втором – зритель. Увы… В наши дни реальный адресат исторической версии – и книжной, и экранной – не определяется с такой очевидностью. Сегодня, кажется, есть зритель и зритель. Один понимает, что неигровой фильм, пусть даже и построенный на множестве самых достоверных источников, есть целый мир, созданный творцом, художником. Можно принимать или не принимать законы и обычаи