– Не отставай и по следам ступай.
Из пустого пространства в какой-то ход завела, где слева и справа чуть ли не на каждом шагу всякие норы нарыты, лазы. В один из них нырнули и совсем немного прошли, как неожиданно в знакомой штольне очутились! Причем где-то между завалом и душем Шарко.
Когда к выходу шли, где в некоторых местах с кровли чуть ли не потоки срывались, девчонка ловко под них подныривала и выходила сухой из воды. Глеб попробовал повторить ее змеиное движение и в результате промок насквозь – струя за шиворот попала.
Привела она Глеба к деревянной двери и внезапно фонарем ему прямо в лицо посветила, так что он ослеп на минуту. И больше ее не увидел, но голос услышал:
– Да просветлятся твои очи! Но забудешь меня – зельем опою!
И назвала свое имя, которое он потом, по прошествии лет, никак не мог вспомнить…
Глеб тогда ничего ни отцу, ни, тем паче, брату, не рассказал, а стащил сапоги, робу, забрался в палатку, согрелся в спальнике и даже очень скоро заснул, да так крепко, что утром едва растолкали. Свои ночные приключения и имя девчонки он спервоначалу отчетливо помнил, но помалкивал и, когда полез в карман, обнаружил там горсть какой-то легковесной, блестящей шелухи, при солнечном свете уж никак не похожей на золото.
Разведка в горе Кайбынь у них ничем не закончилась, плиту подковырнули, подняли, но под ней оказалась совсем не глубокая и пустая яма. Еще через день все аккумуляторы сели, поэтому они свернули лагерь и поехали в Осинники. Правда, по дороге отец с Никитой замыслили новую разведку, к Медной горе, и уже ничего от Глеба не скрывали. И тут только признались, что обманули его с золотом, что был это обыкновенный пирит, и что знали, как он тайно ночью ходил в квершлаг его ковырять. Таким образом, проверяли, не струсит ли. Он не струсил, и потому теперь его можно смело брать в следующую разведку.
Только они оба так и не узнали, где он побывал и что там посмотрел, да и новой разведке уже не суждено было состояться, ибо через несколько месяцев на шахте прогремел взрыв…
Мать Глеба Софья Ивановна была женщиной сильной и горе вынесла почти без слез, только вечерами брала на руки дочь Веронику, обнимала ее и надолго замирала с остекленевшими, пугающими глазами. И вывести ее из этого состояния можно было только чем-то неожиданным, например, встать на руки и пройти через всю комнату или рассказать что-то очень интересное, необычное, как это батя делал. Чтоб отвлечь ее, как-то раз Глеб неожиданно для себя и поведал про последнюю разведку, о всех приключениях и в том числе о белобрысой девчонке, которая откуда-то взялась под горой Кайбынь. И тогда же назвал матери ее имя. Она заинтересовалась и еще переспросила, потому что тоже никогда такого имени не слышала, и показалось, отнеслась к его внезапному откровению очень серьезно. Хотя он думал просто ее развлечь…
И вот теперь, уже утром, после ночной грозы и ливня, Глеб лежал в качалке и насиловал свою память. Он восстановил всю цепочку давних событий, вспомнил