И, как стоп-кадр, воспоминание – ему опять больно, он плачет, но дедушка его не отпускает, внезапно дверь в комнату распахивается, на пороге бабушка, на лице – сначала непонимание, затем оно искажается яростью, бабушка хватает стоящий на гладильной доске утюг и бросается на дедушку. Тот отшвыривает Сашу в сторону, удар головой обо что-то острое и твердое, вспышка жуткой боли – и все. Свет исчез навсегда.
Поэтому бабушка с дедушкой ему не нужны. И папа тоже. Потому что его нет и никогда не было в его жизни.
Но ничего, он уже два года тренируется, он теперь много чего умеет, тело послушное и ловкое, спасибо Владимиру Игоревичу. Встречаются ведь хорошие люди, даже здесь, в приюте.
Хотя никто из нового персонала, пришедшего вместе с новым директором, детей не обижал, воспитатели разговаривали тихими, ласковыми голосами, но это были серые голоса. Равнодушные и пыльные. Именно так слышал и видел их Саша.
Всем, кто работал теперь в специализированном детском доме, в глубине души на обездоленных судьбой детей было плевать. Они просто выращивали их, словно телят. Или поросят.
И только Владимир Игоревич проявлял искреннюю заинтересованность в судьбе Саши Смирнова, и за это мальчик почти привязался к физруку. Почти, потому что обостренная чувствительность души не позволяла мальчику полностью довериться учителю. Что-то мешало, давило, словно камешек по имени Сережа Лисицын. Только второй камешек был побольше, и звали его иначе.
Мальчик давно научился прятать настоящие чувства и эмоции под маской равнодушия. Слепому сделать это гораздо проще, потому что зеркала души были плотно завешены мраком.
А еще он перестал делиться своими мыслями и сомнениями с друзьями. Мальчишки все равно не верили ему, а импульсивный горячий Гошка даже пару раз в драку лез, защищая обожаемую Мамалию.
– Свинья ты неблагодарная, Санька, вот ты кто! – вопил коротыш, пытаясь достать верткого приятеля кулаком. – Да Мамалия все для нас делает, она живет ради нас! Вон сколько ужасов про детские дома показывают по телику, и секты там всякие организуют, и притоны, и насилуют детей! Да в том клопятнике, где я был до перевода сюда, меня давно бы уже придавили в каком-нибудь углу или еще чего хуже сотворили! И у вас тут, мне рассказывали, до Мамалии жуть была! А теперь – красота! Телик вон, учителя ходят, врачиха каждый месяц осматривает, на озеро ходим!
– А почему нас больше никуда, кроме озера, не отпускают? – Гошка так сопел, что Саше не составляло никакого труда уворачиваться от кулаков Кипиани. – Почему у нас нет никакой связи с внешним миром? Ни телефона, ни Интернета? И почему мы не ходим в школу, а?
– Потому что к нам ходят учителя! – поддержал Гошку восьмилетний Олежка, перекошенный так, словно его топтало стадо слонов.
– Ага, читать, считать и писать кое-как учат.
– Ну и хватит! – проворчал Валера, собрат Саши по несчастью. – Зачем нам больше? Мне лично и этого хватит, я самолеты строить