– Давай обоссым его, – говорит Вэк.
Я задираю куртку и расстегиваю ширинку.
– Смотри, там – бабы, – говорит Клок.
– По хую.
Моя струя льется Жоре прямо на морду, он что-то шамкает разбитыми губами. Вэк тоже ссыт на него.
– Что вы делаете, гады? – орет какая-то тетка.
– Ничего.
– Я сейчас милицию позову.
– Зови.
Тетка поворачивается и идет в сторону ментовки – это рядом.
– Надо съябывать, – говорит Клок. Мы застегиваем штаны.
– Зря вы его. Нахуя ебанутых трогать? – говорит Бык.
Наша классная – Сухая – оставляет меня после уроков, чтобы выебать мозги.
– Можешь ведь учиться, но не хочешь. Ты – паразит на теле Советской власти, которая семьдесят лет тебя кормит и одевает. Но для тебя еще не все потеряно. Ты еще только в восьмом классе. Пойми, ты мог бы хорошо закончить школу, поступить в институт, стать инженером. Зачем тебе эта компания двоечников? Но по ним тюрьма давно плачет, а ты сын нормальных родителей.
С меня хватит этих гнилых базаров. Я иду к двери. Сухая загораживает дорогу:
– Нет, я еще не все сказала.
Я обхожу ее, открываю дверь и захлопываю ее прямо у Сухой перед носом.
Сидим на остановке.
– Э, Бык, ебаться хочешь? – спрашивает Вэк.
– Отъебись.
– Ну, скажи, хочешь или нет?
– Счас ебну.
– Чего ссышь? Скажи.
– Не хочу.
– Что, жопа болит, а?
Мы все ржем. Бык несильно бьет Вэка в «солнышко». Они начинают махаться, но в шутку, не по-настоящему. Потом Вэк спрашивает меня:
– А ты хочешь ебаться?
– Хочу.
– Ну, иди тогда жопу помой.
Теперь уже они с Быком ржут, как гондоны.
– А ты хочешь, Вэк? – спрашиваю я.
– Ебать хочу, ебаться не хочу. Понял?
Прибегают четверо малолеток – лет по двенадцать. У них разборки между собой. Трое начинают молотить четвертого. Он падает, и его стелят ногами.
Вэк подходит к ним:
– Э, э, э, что такое? – он говорит, типа какой-нибудь сраный учитель или мент. Пацаны останавливаются.
– Заложил, – говорит один.
– А-а-а. Тогда слабо бьете! – Вэк дает ему ногой в живот и пацан начинает реветь на всю улицу, как будто ему тут яйца отрывают. – Ладно, пиздите дальше, только смотрите – здесь ментовка рядом, дружинники всякие ходят.
– Хутэн морхэн, – орет Тамара, учиха по немецкому. Все встают за партами.
– Зэтц ойсь. Айнэ минутэ усе видерхольт.
Тамара – толстая и вонючая, как будто только что обосралась. Она всех в школе заебала своим немецким, но все учителя и даже завуч знают, что она дурная, и боятся ей что-нибудь сказать.
Я ненавижу и немецкий и Тамару и никогда ничего не учу. Она ставит мне «три»