Как только тот самый легендарный Валентин Кузин, которого мы запросто звали дядя Валя, возвращался из зарубежных поездок, мы посылали к нему гонца – Сашку, который жил с ним на одной лестничной клетке и был в курсе всех его передвижений. Обычно Сашка выдумывал какой-нибудь самый пустячный повод, а потом за разговором так между делом интересовался:
– Дядь Валь, а дядь Валь, не дадите пластиночку послушать?
На самом деле нам было все равно, что он даст, мы точно знали: разочарований не будет. Всё было в новинку, всё было сокровищем, которое в простой советской жизни было не найти.
– Эта подойдет? – говорил Валентин, возвращаясь из комнаты с пластинкой, обложка которой только одной своей картинкой срывала голову. – Только с возвратом!
– Конечно, дядь Валь! – кричал Сашка и уже сбегал с лестницы, по дороге крича громогласное «Спасибоооо!», которое эхом разносилось на весь подъезд, через открытые окна вылетало во двор и врезалось в нас, кто ждал у подъезда. Это «спасибо» было сигналом, что дело сделано.
Мы облепляли Сашку, бережно передавали из рук в руки пластинку, внимательно рассматривая обложку, картинки, надписи, фотографии – нас будоражило буквально всё. Весь этот мир, к которому пусть и ненадолго, но и мы могли приобщиться.
Оставался сущий пустяк – найти место, где мы могли бы ее прослушать, да не один раз. Патефоны отметались сразу или оставались запасным вариантом на тот случай, если не найдется более современной аппаратуры, а таковой мы считали в то время радиолу. Впрочем, она была у Сашки, моего соседа, к нему мы и шли всей гурьбой. И пока родители были на работе, мы водружали радиолу на подоконник, открывали окна нараспашку и дарили всему миру зарубежные ритмы, которые, не знаю, как других соседей, а нас вдохновляли на «великие свершения».
Пятьдесят седьмой год запомнили наверняка многие мои сверстники и те, кто был постарше. Казалось, начинались удивительные времена, полные свободы, откровений и признаний. Годом ранее был развенчан культ личности Сталина, самый разгар хрущевской оттепели, но для молодежи это было особое время. В июле 57-го года в Москве состоялся международный молодежный фестиваль. Что он для нас значил? Это была дверь в другой мир, на другую планету, казалось, приоткрыли глухие ставни и пустили свет.
Иностранцы свободно ходили по улицам, такого еще никто не видывал! Мы все дни пропадали в центре Москвы, ведь можно было не просто поглазеть на них, но и поговорить! В воздухе витало ощущение свободы, всеобщей эйфории, которые опьяняли молодежь.
Где-то лет в тринадцать пение не то что бы отошло на второй план, а вообще на какое-то время исчезло из моей жизни. Произошло это по двум причинам. Во-первых, ни в нашей школе, ни поблизости не было серьезных кружков