Этот первый авторский сборник содержит специфический сюжет (пусть и трудноуловимый), в рамках которого лирический субъект трансформируется и видоизменяется. Именно композиционная целостность книги позволяет говорить о том, что ее публикация не является фальстартом.
Лирический субъект Лузановой находится в ситуации двоемирия, в пространстве тотальной переходности. Антропологическая составляющая готова взломаться, предстать лишь куколкой, содержащей подлинную субъективность, принадлежащую инобытию.
Эротизм здесь предстает опять-таки скорее метафорой потенциального диалога, который, в сущности, равно необходим и невозможен: «Ты прости, но я теперь слишком мало знаю, чтобы узнать тебя, встретив на улице, / В моем храме светло – в путь поверив, слепой уже не заблудится. / Не ищи меня здесь – мы не случайные, с тобой рук так и не расцепляли / С тех самых пор, как, помнишь, у случайного моря тогда танцевали…»
В этом как раз принципиальное отличие лирики Лузановой от того, что мы крайне условно обозначаем как наивный психологизм. Понимание Другого на нескольких уровнях сразу создает специфическую глубину этих стихов, которые на первый невнимательный взгляд могут показаться «просто любовной» или «просто пейзажной» лирикой.
Другой может пониматься здесь двояко: и как важнейший философский термин последних десятилетий, и как особая форма субъектности, вообще характерная для современного человека, никак не могущего оказаться в единообразной, одномерно определяемой роли. И в этом смысле данная лирика не «просто пейзажная» – потому что невозможным собеседником может предстать не только некое существо – то ли человеческое, то ли трансцендентное, но и само пространство. Лузанова очень глубоко умеет понимать сущность того или иного топоса, самые различные места одушевлены в этих стихах. Не «просто любовная» – потому что границы Я и Не-Я плавучи и не вполне определены.
Первая книга поэта, как мы знаем, отнюдь не всегда указывает на его дальнейший путь. В случае Лузановой, думается, дело обстоит иначе: перед нами вполне осознанный дебют.
Богу
Родителям
Любящим
Любимым
Только закрыв глаза, я никогда не обманывалась…
Летовала в степях…
где кровь цвета маков и пыль цвета кожи,
где полдень будит зрачок, прожигая веко,
кочевой ветер вытачивает монгольские скулы,
и ты так дерзко пахнешь живьем…
в обжигающем до самого нутра воздухе
мы превратились в черный сгусток
запекшихся друг в друга людей,
облетающих сухими кусочками, гонимыми по степи
единственной неистребимой жаждой…
Неспособные ко сну
«Я знала – нас колонизируют по телам…»
Я знала – нас колонизируют по телам,
с памяти, как с тех липок,
всю кожу обдерут,
искупают в угаре белых ям
и лампадку оранжевым подожгут.
потом помотают, покрутят везде,
все углы окрашенные обобьешь
и, ускорившись, как всегда в конце,
окончательно ничего не поймешь.
только вид нужно делать,
что знаешь, куда идешь.
и улыбаться вечно, как скала.
и жить – будто бы не умрешь.
и любить без оглядки —
будто уже умерла.
Куклы
Раньше я знала слова,
теперь это только буквы,
раньше жила я одна,
теперь со мной живут куклы.
Для тебя кукла одна
с улыбкой в сладкой помаде,
внутри ватой набита она,
а снаружи блестящее платье.
Другая всегда на коне,
с холодным металлом в глазах,
задушившая синицу в себе,
чтобы стать журавлем в небесах.
Эта кукла всегда где свет,
где должно зубами сверкать,
говорить «да», иметь в виду «нет»,
смеяться, на всех плевать.
А та, что любить рождена,
живет на просторах тетрадки,
когда полюбила она —
не