Я столько же сердит был на матушку и бабушку за то, что они отдали меня в такое место, сколько и на мистера О’Таллагера. Вместо того, чтобы идти и поздороваться с матушкою, я не обращал внимания ни на нее, ни на бабушку, к обиде первой и удивлению последней, которая спросила: «Что у тебя за манеры сегодня? Отчего ты не пожелаешь мне доброго утра?»
– Оттого, бабушка, что я еще недостаточно пробыл в школе, чтобы выучиться манерам.
– Поди и поцелуй меня перед уходом, – сказала матушка.
– Нет; вы отдали меня в школу, чтобы меня там били, и я никогда более не буду целовать вас.
– Негодный мальчик! – вскричала бабушка. – Какое у тебя злое сердце!
– У него не злое сердце, – сказала тетушка Мил ли. – Напрасно сестра сначала не узнала, в какую школу отдала его.
– Я сама знаю, – отвечала бабушка, – там он не смеет шалить.
– Не смею? – вскричал я. – Так буду же, и не только там, но и здесь. Я надоем всем, и даже вам, бабушка, или пусть я умру на месте.
– Как, негодный мальчишка, разве ты не знаешь…
– Знаю, знаю, но помните, что я умею кусаться. Молчите лучше, бабушка, или, как говорит наш учитель, это может дурно кончиться.
– Каков мальчик? – вскричала бабушка, всплеснув руками. – Уж дожить мне до того, что тебя повесят, неблагодарный!
– Не зовите меня неблагодарным, – отвечал я, обняв тетушку Милли и целуя ее. – Я могу любить тех, которые меня любят.
– Так ты не любишь меня? – с упреком спросила матушка.
– Вчера я любил вас, но сегодня нет; но мне пора идти, тетенька; готова ли моя корзина? Я не хочу, чтобы отец отводил меня в школу; я могу без него идти, и когда не захочу идти, так не пойду; помните это, матушка.
Сказав это, я схватил корзину и вышел из комнаты. Я узнал, что по уходе моем происходило долгое совещание; матушка, узнав от тетушки Милли, как обходился со мною мистер О’Таллагер, хотела тотчас взять меня из школы; бабушка утверждала, что все, что я говорил, есть сущая ложь, и угрожала уехать из Чатама с тетушкою, если меня не оставят в школе. Так как матушка не могла расстаться с тетушкою Милли, то бабушка настояла на своем.
Я пришел вовремя и сел возле своего учителя. Я сделал это вследствие долгого разговора с капитаном Бриджменом, который сказал мне, что хотя мистер О’Таллагер называл линейку наказанием 1, ферулу 2 и розги 3, и хотя их считали, чем больше номер, тем хуже; однако капитан доказывал противное, узнав это на опыте, когда сам был в школе. Он советовал мне никогда не протягивать руки к феруле, хотя за этот отказ меня высекут, и уверил меня, что когда часто секут, то розги не имеют уже никакого действия. Теперь я рассудил, что вернейшее средство избежать линейки состояло в том, чтобы сесть ближе к учителю, которому тогда слишком близко бросать