меня любить природу. Я часто вспоминаю Сыренец и когда-нибудь навещу еще его. А теперь я уже четвертый год сижу в Ревеле. В данный же момент даже не сижу, а лежу и вспоминаю все, что было. Но не вспомнить всего. Очень много было. Это быстро сказать: Петроград, Сыренец, Ревель, но ведь каждый день, каждый месяц, каждый год в Петрограде, в Сыренце и Ревеле чем-то заполнялся, что-то приносил и что-то уносил без возврата. Вот вспомнил, как уезжал из Саратова отец, а я его не пускал, вцепился в его ногу, и с трудом меня оторвали, и вспомнил, как полгода тому назад я вошел в квартиру и нашел его на полу, в крови, мертвым.
[57] Неужели это все тот же отец, все тот же я, что был в Саратове и что теперь есть? Бесчисленные нити радости и горя переплетают каждый день, каждое воспоминание. И все эти нити клубком свиваются во мне. Лежу я сейчас с насморком, с температурой, а запах роз, вершины Эльбруса, Волга, Петроград, Сыренец, все встречи, все лица, все, все проходит передо мной. Что это все было на самом деле или это только плод моего полудремотного состояния? Ведь все, кроме насморка и температуры, как во сне, ведь ничего, кроме насморка и температуры, я не могу реально ощутить в данный момент. Правда, от этих печальных реальностей я отделаюсь после смерти, но много ли смогу я взять с собой по ту сторону жизни из виденных «снов»? Нет. Немного еще. Багаж слишком легок для дальнего путешествия. Надо еще жить, еще видеть сны, создавать их. И тяжело от этого становится и радостно, а все вместе называется «жизнь», и, правда, я люблю ее. Но надо кончать писать, устал уже, да и не только не написать, но и не рассказать всего того, что в этом коротеньком слове «жизнь» заключается.
Целый день перерыва. Вчера голова разболелась не на шутку, так что за письмо не приняться было, сегодня же дело идет на поправку, полегчало по всем статьям, госпожа простуда, проведши в моем организме 3 дня, решила удалиться, по-видимому, взять ей с меня особенно нечего и останавливаться на долгое время в столь некомфортабельной гостинице, как моя персона, ей нет расчета. Оно и к лучшему. Завтра утречком рискнем отправиться на работу. А то нашему фабриканту беда – запасных ткачей нет, кто не придет – машина стоять должна. К тому же у нас на всю фабрику только один подмастер и один мастер, причем последний машин чинить не умеет, ткачихи тоже, конечно, не умеют (вот уж «бабья» несообразительность! Ведь по 15 лет практики, а что случись – так только руки разведут, ни гайки не подвернуть, ни ремня не подтянуть – ничего), и если меня или Шурика в отсутствие подмастера на фабрике нет, то часто бывает, что стоят все четыре машины, сидят четверо ткачих и только сам хозяин бегает как угорелый, но никак своей беготней горю помочь не может. По этим-то причинам и приходится на фабрике торчать сплошь и рядом по две смены, особенно когда еще ночная смена работает. На этой неделе обещали ночную смену закрыть – тогда все-таки легче будет.
А вот вчера жалко, что дома провалялся. Должен был познакомиться с проф[ессором] Янсоном, читал недавно одну его рукопись о творчестве и воспитании. Много интересного там нашел, хотел по поводу некоторых вопросов с ним поговорить, и была уже «аудиенция» назначена,
