Цена удачи. Элисон Винн Скотч

с доктором Чином, когда я впервые оказалась в его солидном кабинете, отделанном красным деревом, обставленном кожаными креслами и завешанном персидскими коврами, доктор Чин объяснил мне, что есть три стадии химиотерапии. В первую неделю вы чувствуете себя так, словно все ваши внутренности горят огнем, словно химия призвана убить вас в случае, если с этим не справится рак. На вторую неделю вам кажется, что вы выживете; не то чтобы вам совсем хорошо, но относительно мучений прошлой недели вы в порядке, поэтому радуетесь жизни, как будто выиграли в лотерее. А на третью вы вообще не можете поверить, что когда-то ощущали себя такой вонючей кучей дерьма. Химия? думаете вы, – это все, на что она способна? Ну тогда, дорогие боги, пославшие мне рак, я справлюсь с ним, не моргнув глазом.

      Неприятность этой системы, которую, я уверена, вы уже поняли, заключается в том, что, когда вы уже собираетесь вернуться к привычной жизни, когда подняли нос, возомнили себя здоровым человеком и принялись за работу, которую выполняли, прежде чем вас подкосила болезнь, – все начинается сначала.

      После этого доктор Чин просмотрел мою медкарту, не обращая внимания на звонки своего ассистента, и сообщил, что меня ждет шесть или семь месяцев химиотерапии, цикл – каждые три недели, а потом мы, исходя из моей реакции на лечение, будем двигаться дальше. Где-то в середине или в конце лечения мне предстоит мастэктомия. У меня отнимут мои груди.

      Еще он рассказал о том, чего можно ожидать: усталости, тошноты и – чего я боялась больше всего – потери волос.

      – Задача химиотерапии – убить быстро растущие раковые клетки, – объяснил он. – Но в результате этой терапии гибнут и клетки здоровые. В том числе прекращается работа ваших волосяных луковиц. К счастью, человеческое тело достаточно умно и жизнеспособно, чтобы волосы снова отросли, когда мы с вами закончим.

      Он говорил все это тоном, после долгих лет практики явно предпочитаемым в таких тяжелых случаях, как мой. Твердым и в то же время ободряющим, сочувствующим и в то же время внушающим. Сидя в его кабинете и глядя на многочисленные дипломы, награды, свидетельства о членстве в медицинском обществе, я тупо кивала головой в знак покорного принятия неизбежности. Как будто у меня был выбор.

      О чем я не рассказала доктору Чину, когда он спросил меня о самочувствии, – потому что он, конечно, имел в виду мое физическое, а не эмоциональное состояние, – так это о моей опустошенности. О страхе, пробежавшем по всему телу и буквально парализовавшем меня. О полнейшем ужасе, от которого, едва я услышала слова «у вас рак», у меня перехватило дыхание, поэтому я только и могла, что смиренно кивать. Любые другие действия с моей стороны были невозможны, потому что я просто обмерла.

      Мне было тридцать. Я могла стать будущим правителем свободного мира. И тут… это. Мне тридцать, и у меня рак. Мне трид-цать, и у ме-ня рак. Я снова и снова прокручивала эти слова в голове, потому что они не складывались и не обретали смысл; они не могли сложиться и обрести смысл. Это. Не. Могло. Случиться. Со. Мной. И все же… случилось. Сидя в кабинете