О, если бы я мог смотреть на все это со стороны бесстрастными глазами! Утреннее настроение почему-то испортилось, мне стало грустно, детская игра в «тайного агента» больше не казалась забавной, она обернулась другой стороной – кинутый мной бумеранг мне же нанес удар. Чувство собственной мощи, ликование, что мне удалось провести ничего не подозревавших людей, претворилось в стыд. Мне хотелось, чтобы Жан де Ге оказался на деле другим. Было неприятно на каждом шагу обнаруживать, что он пустое место. Возможно, достанься мне роль человека хорошего, это вдохнуло бы в меня новую жизнь, я старался бы стать его достойным, другое обличье послужило бы к этому стимулом. Но оказалось, что я сменил свою жалкую персону на такое же ничтожество. И Жан де Ге имел огромное преимущество передо мной: ему все было безразлично. Или все-таки нет? Поэтому он и исчез?
Я продолжал смотреть на тихую, уединенную деревушку, заметил стадо черно-белых коров, бредущих мимо церкви, а позади пастушонка, и тут за спиной у меня раздался голос. Обернувшись, я увидел улыбающееся лицо старого кюре; он ехал – подумать только! – на трехколесном велосипеде, из-под длинной, подтянутой кверху сутаны виднелись черные сапожки на пуговицах. Странный и трогательный вид, умиляющий своей комичностью.
– Приятно постоять на солнышке? – окликнул меня кюре.
Мне вдруг захотелось открыться ему. Я подошел к велосипеду, положил руки на руль и сказал:
– Святой отец, у меня тяжело на душе. Я прожил последние сутки во лжи.
Лицо его сочувственно сморщилось, но из-за кивающей без конца головы он был так похож на китайского болванчика в витрине посудной лавки, что не успел я вымолвить эти слова, как разуверился в его помощи. Что он может сделать, спросил я себя, здесь, на вершине холма, сидя на детском велосипеде, для человека, погрязшего в трясине притворства и обмана?
– Когда вы в последний раз исповедовались, сын мой? – спросил он. Это напомнило мне школьные дни, когда, задав похожий вопрос, старшая сестра давала мне порцию слабительного.
– Не знаю, – ответил я, – не помню.
Продолжая кивать – из сочувствия и потому, что не кивать он не мог, – он сказал:
– Сын мой, зайдите ко мне попозже вечером.
Я получил тот ответ, какого заслуживал, но что в нем было пользы? Попозже будет поздно. Ответ был мне нужен сейчас и здесь, у развилки дороги. Я хотел, чтобы мне сказали, имею ли я право уехать и оставить обитателей замка справляться с жизнью своими силами или нет.
– Что бы вы обо мне подумали, – спросил я, – если бы я покинул Сен-Жиль, скрылся, исчез и не вернулся обратно?
На его старческом, розовом, как у младенца, лице вновь появилась улыбка; он потрепал меня по плечу.
– Вы никогда так не поступите, – сказал он. – Слишком много людей от вас зависит. Вы думаете, я бы вас осудил? Нет. Не мое дело клеймить позором. Я продолжал бы молиться за вас, как молился