На трезвую голову я решительно не узнавала помещения, в котором скоротала ночь. Попросту говоря, заводик представлял собой огромный сарай без чердачного перекрытия, уставленный котлами, в которых варили пиво. Подваренный и перебродивший полуфабрикат разливали по бочкам и их скатывали в холодные погреба для двух-, трехмесячной выдержки. Вдоль стен на треть их высоты громоздились мешки с хмелем и молотым ячменем.
Как я поняла, до ночи мне здесь делать было нечего, поэтому я поблагодарила Колота за экскурсию, оседлала Смолку и отправилась с ней побродить по окрестностям.
Невооруженным глазом было видно, что село зажиточное – сплошь черепичные крыши, свежекрашеные срубы, резные наличники. Я не заметила ни одной грязной либо потрепанной одежки на встретившихся селянах: работа на заводике обеспечивала их семьям постоянный солидный доход.
Лишь один домик выбивался из общего ряда – хотя бы потому, что домиком назвать его было сложно. Хоромы – вот хорошее определение. На редкость безвкусный особнячок, выкрашенный в яркий поросячий цвет, с разнокалиберными окошками и пламенеющей черепицей. Дорогие и капризные эльфийские розы на обложенных мрамором клумбах соседствовали с неряшливыми укропными грядками. Голенастый, изрядно потрепанный петух звонко кукарекал на голове у статуи некой полуголой девицы с отбитым носом, призванной изображать не то богиню любви, не то жертву сифилиса.
Я остановилась у невысокого забора, чтобы потешить свой взор нелепым строением. Смолка немедленно заинтересовалась декоративным вьюнком, причудливой вязью оплетшим штакетины, но дальше обнюхивания пока не шла.
Не прошло и минуты, как мы с лошадкой были оглушены диким ревом, издаваемым неким толстым, лысым, на редкость неприятным типом в долгополом кафтане и домашних тапочках, выскочившим из дома, как сторожевой кобель.
– Пшла прочь, бродяжка! – кричал он на бегу, брызгая слюной. – Я кому сказал? Проваливай! Неча тут шастать, воровское отродье!
Расставив ноги пошире, Смолка изо всех сил дернула зубами зеленую плеть. Забор пошатнулся от мощного рывка. Нахальный тип отпрянул от забора как ужаленный, словно опасаясь, что тот рухнет ему на грудь.
– Немедленно прекратите это безобразие! – заголосил он пуще прежнего, потрясая судорожно стиснутыми кулаками.
Я натянула поводья, не столько ошарашенная психической атакой заборовладельца, сколько опасаясь за желудок кобылы – по сопротивляемости ее зубам вьюнок мог соперничать с ременной плетью.
– Убирайся вон, пока я дворню не кликнул! – сорвался на дискант неприятный тип.
– Зовите! – Я восприняла эту идею с неподдельным энтузиазмом. – Э-ге-гей, люди!
На мой зов из разросшихся кустов сирени, закрывавших вход в хоромы, вынырнули два дюжих селянина, рыжий