Обоснуй за жизнь. Виталий Зегмантович Лозовский

должен отбывать наказание, и для меня неприемлемы ни воровская идеология, ни «романтический ореол» вокруг лагерно-блатной жизни. В природе даже самая примитивная тварь стремиться жить вольно – вольно в буквальном смысле этого слова, т.е. вне замкнутого пространства, решеток и колючей проволоки, и для меня не приемлема идеология, согласно которой «социальный статус» индивидуума определяется годами отсидки. Конечно, молодняк, впервые попавший в места лишения свободы, и попав под влияние ушлых уголовников может тешить себя мыслью – что истинная «воля» есть отрицалово «ментовских» законов и что житье по блатным понятиям гарантирует свободы, «ущемляемые ментовским государством». Но, по моему мнению, это – все равно, что, простите, дрочить на «дальняке», а представлять себе, что имеешь грудастую бабу.

      (Извините, в дальнейшем я обязуюсь не употреблять жаргонных слов, на что, вероятно согласно блатным понятиям, не имею никакого права).

      Но я пишу вам не с целью пословоблудсвовать, а что бы поблагодарить вас за Ваш сайт, ибо в нем я нашла для себя простую истину. Нельзя открещиваться от близких тебе людей, оступившихся и попавших за решетку и оставлять из без поддержки с воли – и прежде всего материальной.

      В истории моей семьи было «черное пятно»: мой брат – ныне покойный, (сын матери от первого брака), он был старше меня на 15 лет, большую часть своей сознательной жизни провел в местах лишения свободы (далее МЛС) и умер от туберкулеза в заключении. Увы, я не знаю подробной ни его «уголовной карьеры», не его смерти, ни его «социального статуса» в МЛС – покойный отец тщательно приучал с детства думать, что у меня нет брата, так же, как и мать – открещиваться от родного сына, что и свело ее в конце концов – еще не старую женщину в могилу. Теперь же я думаю о том, что попадись мне такой сайт лет пятнадцать-двадцать назад (тогда и Интернета – то не было), или случить все это сейчас, неужели я не нашла бы слов, чтобы приструнить отца, поддержать мою несчастную мать, а также средств и времени, чтобы делать передачи – так необходимые заключенному чай и табак? Нашла бы! Костьми бы легла, но нашла! Причем делала бы это, не думая о том, по каким статьям он отбывает наказание, виновен – невиновен, и будь он хоть самым последним из отверженных, я бы нашла слова, чтобы хоть как-то поддержать его морально. И мне все равно, что он, конечно, отдал бы часть передачи, и, возможно, в те руки, которые, когда-то резали мою сумку – полунищего подростка-сироты в поисках кошелька с жалкими медяками, или били по голове в темном переулке ради золотых сережек. Просто я думала бы о том, что сидя в душной, зловонной, переполненной камере, он вспоминал бы о том, что там, на воле –есть у него родная душа, и ждал бы как праздника, пусть редко, но неминуемо настающего, передачи или короткого свидания. И вдруг потом, на воле, доставая в переулке нож, он бы подумал о том, что может это чья-то сестра или мать, которая несет передачу, купленную на жалкую пенсию, или идущая на свидание к такому же заключенному, как он.

      Я не бью себя в грудь, заливаясь слезами раскаяния, на том свете за все с меня спросится (как и с моих обидчиков),