Ручейком стекут и слёзы сестрицы…
Слёзы женушки росой выпадут!..
До самой глубины бабьих сердец доходили слова причитания. От души оплакивали они похороненного у дороги солдата и лишь после этого, словно исполнив священный долг, возвращались в станицу.
Потом потянулись регулярные войска. Сначала тылы, обозы, подводы и машины, груженные до отказа. За ними – пешие и конные, потом артиллерия, за ней танки. Отходили организованно, соблюдая строй и порядок, – видимо, это были резервы. И наконец началось движение тех, кто прикрывал отступающих. К этим последним, суровым и молчаливым, запылённым и небритым, в вылинявших гимнастёрках, пропитанных потом и гарью, станичники не решались подходить. И этот неторопливый отход с боями не прекращался ни днём, ни ночью. Во многих хатах появились раненые, которым казаки оказывали посильную помощь и старались, используя любой транспорт, переправить их к местам, где курсировали санитарные машины.
Тревога и беспокойство вселились в каждый дом. Люди собирались группами и обсуждали сложившееся положение. Сельские руководители, партийный актив ещё до подхода замыкающих частей покинули станицу – знали, что от врага пощады не будет. С грустью провожая глазами отступающие войска, Денис Иванович сказал:
– Ну вот, и хвосты подтягиваются к новым позициям, за ними хлынут головные части врага. Германец на Кавказе – такого ещё не бывало, что ж теперь с нами будет?
– Дядя Денис, а може, нам лучше убежать отсюда, перебьют фрицы нас, – с тревогой в голосе спросила старого казака Анка.
– Куда бежать, дочка, разве не видишь, сколько миру бежало, куды их усех девать? И за море не перевезти, да где и чем накормить? Ведь люд бежал не только по одной нашей дороге, а по всем возможным путям. Нет, лучше сгинуть у своём дворе, в своей станице. Там, – старик кивнул на юг, – страна хоть и наша, но земля не своя. Чтобы не издохнуть с голоду да не околеть от холода на чужой стороне, длинные рубли нужны. А в нашем кармане вошь на аркане… Лучше помереть дома, ежели так суждено свыше…
– Страшно мне, дядька Денис, говорят, немцы баб молодых и девчат в Германию угоняют, – тревожилась Анка.
– Бог не без милости, дочка. Авось не угонят, что им делать там с бабьём? Теперь германцу своих баб да девок девать некуда. Ихнего брата не меньше нашего побито, тот, кто идёт напролом на чужое, теряет больше… – И, помолчав немного, старый казак добавил: – Ты, дочка, не тревожься. Пока жив я, никого из вас в обиду не дам. У войны свои законы в отношении мирян.
– Ой, дядя Денис, да разве у разбойников бывают законы? – возразила Анка.
– Ежели у разбойников всё от зверя – не бывает, а если есть что-то от людей – может соблюсти и не по сознанию, а больше от страха перед возмездием. Среди них не все изверги. Помню немца ещё с Первой германской, даже якшался с ними, тогда это называли братанием.
– А как же вы якшались, дядя Денис, они ведь и тогда против России войной шли?
– Та война вначале была затеяна царями,