Сказать, что любая цивилизация, до того как она вступила в контакт с остальными обитателями галактики и нашла свое место в постоянно меняющейся метацивилизации других существ, в основе своей невропатична, значит ничего не сказать, потому что ранее, когда они искренне считали, что, кроме них в этом мире, возможно, нет никого, все одиночные сообщества были исполнены раздутого чувства собственной значимости и некоего экзистенциального страха перед необозримостью и мнимой пустотой мироздания. Но даже притом, что обитатели системы Юлюбиса знали о существовании остальной галактики (ну хоть в какой-то, на худой конец, форме), их мировосприятие отчасти вернулось к прежнему дообъединительному состоянию.
В условиях военного положения, которое хотя и досаждало, но иногда странным образом щекотало нервы, система Юлюбиса, смирившись со своей неожиданной изоляцией и вновь наступившей уязвимостью, стала жить ближними целями, цепляясь за удовольствия и наслаждения, доступные сегодня, потому что завтра могло и не наступить. Нет, общество не разложилось, сколь-нибудь значительных бунтов или восстаний отмечено не было, хотя протесты случались – и подавлялись – и, как гораздо позднее признали власти, СОВЕРШАЛИСЬ ОШИБКИ. Но система не развалилась, выстояла, и впоследствии ее обитатели не без ностальгии оглядывались на эту странную, неспокойную эпоху. В этом времени было что-то лихорадочное, но в то же время яркое – воссоединение с жизнью после отрыва от всего остального мира, и в некотором смысле это подозрительно походило на культурное возрождение в пределах системы, которую начинали называть Юлюбисским отъединением.
Фассин, пока шло брожение умов, по большей части отсутствовал – он использовал любую возможность для экспедиций, словно опасаясь, что не сможет заниматься этим в будущем. Даже возвращаясь в реальное время, он был изолирован от крайностей охватившей систему суматохи, от страхов, от невротических выбросов энергии, поскольку предпочитал находиться на Глантине, а не на Сепекте или ее кольцевых орбиталищах; на Глантине же он предпочитал жить в одном из пяти сезонных домов клана, а не в Пирринтипити или других крупных городах планеты-луны. Он по-прежнему путешествовал, иногда уезжал отдохнуть в Пирри или вообще отправлялся за пределы Глантина, что случалось, когда эта новая, необычная атмосфера безумия становилась особенно напряженной.
Но бо́льшую часть времени он проводил на Наскероне, в хрупком маленьком газолете, иногда возвращаясь к нормальной скорости жизни. Он летал с молодыми насельниками, оседлав вместе с ними газовые потоки, его аппарат сотрясали вихрящиеся пояса газового гиганта, окутывающие планету суперветра и шквалистые гипершторма. Иногда же (это случалось чаще и приносило гораздо